Туризм / Алтай / РИФформа / Музыканты

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ:

«МЫ ПЕЛИ С АЛЛОЙ ПУГАЧЁВОЙ «ВСЁ МОГУТ КОРОЛИ»»...

Специальное интервью для Алтайского края [24 марта 2006 г.]

Евгений Гаврилов: – Владислав Людвигович, как прошли ваши выступления вчера (разговор состоялся 24 марта - Е.Г.) в Кремле? Что это был за концерт?

Владислав Мисевич: – Это был концерт, посвящённый 40-летней эстрадной деятельности Тото Кутуньо. А, как оказалось, у него такой багаж, что вся Европа его поёт. Проект состоял в том, что часть репертуара пел он сам: с хором, оркестром. А часть номера, получалось через номер, делалось с российскими исполнителями. Мы были единственными из Белоруссии. Мы исполняли их в разной форме, но все песни очень популярные и заканчивали первое отделение. В нём не было песни, чтобы люди не знали с давних пор.

– Есть ли сегодня новые сдвиги в проекте «БП» - Элтон Джон? Почему решено было выбрать именно этого композитора и певца? Кто предложил?

– Это связано с одной фирмой, с которой мы делали концерт в Театре Эстрады. Это была её инициатива. Директор этой фирмы лично знаком с Элтоном Джоном, и это было его предложение. У нас были концерты весной прошлого года. Он сказал: «Ребята, под Новый год у нас проект: привезти Элтона Джона. Не хотели бы вы с ним исполнить что-то вместе?» Естественно, мы не отказались. И тут же выбрали песню вместе с ними – «Берёзовый сок». Записали и отослали ему, чтобы он её послушал. Получили от Элтона Джона положительный отзыв: мол, когда придёт время, мы дадим знать, вернёмся к этой теме.

Но у нас сорвались гастроли, наш очередной весенний концерт в Театре Эстрады должен был быть в марте. Они утверждают, что это не по их вине. Похоже на это. Теперь всё перенесли на осень, но к этой теме уже не возвращаются.

Поэтому, когда подвернулась возможность спеть с Тото Кутуньо, мы согласились и сделали с ним две песни, об этом не жалеем. Вчерашний концерт был без съёмок, а сегодня со съёмками. Публике понравилось, была интересная атмосфера, потому что это  другая культура - и человеческая, и музыкальная. Ощущение после концерта совершенно другое, нежели сборные концерты с нашими российскими исполнителями.

– Владислав Людвигович, на дисках, выпущенных «БП», нет «Берёзового сока». Почему вы не включили его в сборник? С чем это было связано?

– У всех есть «планов громадьё». Мы не исключение. Концерт, который не состоялся с Элтоном Джоном, был совмещён с выпуском очередной пластинки. Мы готовились к этому, начали кое-что включать в программы для обкатки. Ставили на концерте то, что планировалось использовать при записи пластинки. А поскольку концерт отодвинулся, мы не стали спешить, тем более было много другой дополнительной концертной работы.

А тут ещё у нас за несколько лет работы в Москве накопилось много песен от авторских концертов советских композиторов: Богословского, Блантера. Сейчас мы с Тото Кутуньо спели две песни: одна из них -  Фрадкина «Весна на Заречной улице». Вчера получился прекрасный номер, Кутуньо расцеловал нас и пожимал руки.

Так вот накопилась целая пластинка подобных песен. Мы подумали, примерили: почему не выпустить пластинку? Появляется песня – смотрим, она уже почти готова к записи. Есть предложения от Бабаджаняна, у которого состоится целый концерт. Подождём его песни, которые он нам предложит спеть на его концерте.

И вот тут мы вспомнили о «Берёзовом соке». Он наверняка в эту пластинку войдёт. Дело уже решённое. Остаётся дописать ещё что-то. В ряду этих песен «Берёзовый сок» займёт достойное место. Есть уже записанные варианты. Но это будет другая версия, нежели та, которую мы проектируем для концерта с Элтоном Джоном. Дай Бог, чтобы он состоялся.

– Владислав Людвигович, решился ли вопрос о приобретении новой окарины взамен утерянной? Пробовали использовать компьютерные эффекты?

– При необходимости подобный электронный звук находится элементарно, но интересен сам вид инструмента. Когда мы были в Чехословакии, мне там подарили профессиональную окарину, но в другой тональности, нежели мы поём «Беловежскую пущу». Поэтому поиск продолжается. Неактивный, поэтому я дублирую это на флейте.

Дело в том, что окарина – такой инструмент, как рожковый русский оркестр, где каждый рожок играет в своей тональности. Оркестр состоит из разных тональностей. То же самое – окарина. У неё очень маленький диапазон, и в пределах своего строя она  играет свои партии. Надо подыскать подходящую. По-моему, окарина у меня была фа-диез.

– Окарина, которая утеряна, появилась до исполнения «Беловежской пущи»?

– Естественно. Когда мы были в Кишинёве, я купил её у известного молдавского мастера. К сожалению, забыл, как его звали. Часто с ним потом за рубежом встречались, когда были в Молдавии. Я ему заказывал сопелки, дудочки – они интернациональные - и покупал. Он и предложил мне окарину: «А вот такой инструмент у тебя есть?» Я взял и за небольшие деньги у него купил.

Окарина считается народным инструментом у немцев, восточных славян, молдаван. У неё особый лесной звук. Когда она появилась, аранжировку «Беловежской пущи» делал Анатолий Гилевич. Была написана партия, искали тембр. Тогда же не было столько синтезаторов, как сегодня. Были скрипки, дудочки и прочие народные инструменты, попробовали их. Но идея соло на окарине была, по-моему, Владимира Мулявина: «У тебя там была окарина – попробуй». Тональность окарины случайно совпала с тональностью, которая была удобной для вокалиста Дайнеки.

Я помню, как записывали её на «Мосфильме», эта была известная запись с Дайнекой. А звукорежиссёром был тогда такой мэтр, у которого все московские звукорежиссёры тогда ходили в учениках. Он был главным звукорежиссёром на «Мосфильме» и одновременно работал в Кремлёвском дворце. И когда мы записали «Беловежскую пущу», он обнял меня и сказал спасибо за возрождение новых инструментов, хотя это была не моя заслуга. Я купил её для коллекции, а вот использовали Мулявин и Гилевич.

И вот основная запись, которая звучит всегда на радио – эта та, сделанная Бабушкиным. Уже потом мы с его учениками писали другие пластинки на «Мелодии».

– Видимо, такова судьба - потерять её?

– Оставил и её, потерял в Подмосковье, в Королёве. Мы иногда туда приезжаем, и я у директора спрашиваю: «Ну, как? Не нашлась?» - «Нет, нет, дорогой». Я оставил её за кулисами. Некуда было положить, и положил её на рампу. А кто-то положил её в свой музей.

Она глиняная, сколько раз у меня падала, кололась, её склеивали. Помню, мы были в ГДР, и она раскололась до такой степени, что я уже распростился с ней. А полковник, командир полка, где мы работали (а мы давали концерты по частям), сказал: «У меня есть такой умелец, который и не такое склеивал». И тот склеил её по мелким частям, практически восстановил! А я уже хотел проститься с ней. После того случая она служила мне до последнего момента.

– Владислав Людвигович, первая песня, которую я лично узнал в исполнении «Песняров», это песня «Наши любимые». Есть ли своя история у этой песни?

– Это было тогда, когда мы в 1970 году победили на IV Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. Почему IV? В первом, по-моему, участвовали ещё Менакер, Миронова. Райкин, может быть, во втором. Конкурс представлял собой серьёзное испытание, и много дал известных артистов. Но проводился нерегулярно.

Эстрада тогда пользовалась сомнительной репутацией. Поэтому за все годы советской власти в 1970 году был только четвёртый конкурс. Перерыв между третьим и чётвёртым был лет шестнадцать. Так что попасть на него – шанс выйти на большую эстраду. И наша известность пришла именно с этого конкурса, когда мы в результате этой борьбы с Лёвой Лещенко заняли второе место. Первое тогда никому не присудили.

Конкурс разделялся для артистов оригинального жанра: циркового, речевого, конферансье. Кстати, там получили лауреатство Петросян, Роман Карцев и Ильченко. Особенно вторые – выдающиеся артисты… Ну, и Петросян… как бы не последний тоже.

А мы вместе разделили с Лёвой первое место. Но неожиданно, надо сказать, для себя. Нас отпустили на конкурс потому, что мы аккомпанировали первой жене Мулявина – Кармальской, ныне покойной. У неё был редкий жанр – художественный свист. И мы ей аккомпанировали - номера в жанре циркового искусства, оригинального жанра.

Но она «срезалась» где-то во втором туре. А мы между тем подготовили свою программу. И нас включили в вокальный жанр. Тогда не было отдельно вокально-инструментального жанра и отдельно вокалистов. Нас всех смешали в этот жанр. Ведь Лёва – это же вокалист, а мы – ВИА, но участвовали в одном конкурсе.

Видимо, это было сознательно сделано, потому что мы в отличие от Лёвы и тех, кто тоже там участвовал, но ничего не занял, профессиональных вокалистов – непрофессиональные. Шансов у нас не было практически никаких. Но случилось казавшееся невозможным. Председателем жюри тогда был Эдуард Хиль - наш «крёстный папа».

Мы жили на ВДНХ в гостинице, как все провинциалы. Хотя, если оценивать то, что мы привезли, тот репертуар, который мы показали на конкурсе, то мы с ним уже работали года полтора или два. Он был обкатан хоть и на колхозных, но на площадках. Мы пели, имея кумирами «Битлов» и прочее. Тогда уже это движение начиналось. Уже существовали «Поющие гитары», молдавский «Нарок» (мы даже были знакомы с ним).

И вот когда мы неожиданно для себя и для всех победили в этом конкурсе, к нам, просто обалдевшим от счастья, вдруг стали подходить столичные композиторы. И первым, кто подошёл, был Давид Тухманов со своей женой. Она у него такая активная, имела определённое руководящее или направляющее влияние.

А у Тухманова и Ободзинского были самые популярные песни. Тухманов на тот момент был самым выдающимся композитором. Мы, ещё не работая «Песнярами», встречались с ними на маршрутах и видели, как они работают, каким пользуются бешеным успехом. Песни Тухманова звучали по радио. Я упоминал Бабаджаняна, но он, по-моему, тогда уже умер, или уже тогда слава Магомаева несколько склонилась.

И вдруг подходит сам Тухманов! И этот легендарный композитор предлагает что-то из своего репертуара. Сначала, конечно, знакомится и предлагает сотрудничество. Это было первое такое потрясение, которое, думаю, и Мулявин тоже испытал, - некоторое смятение, радость и удовольствие. Все закивали головами, естественно.

И потом, они переговорили подробности с Мулявиным, кажется, ещё кто-то был. Тухманов предложил чуть ли не в фойе или где-то за кулисами некоторые вещи, которые у него не имели адресата. Он их или не предлагал, или предлагал, но от них отказывались – свободные песни. Среди них Володя и выбрал «Наши любимые».

Эта была первая песня, предложенная «Песнярам» сразу после победы. Ещё не было общей известности, была только известность в Театре Эстрады.

А когда телевидение стало транслировать это, то пошло…

У нас был свой белорусский репертуар, исполняли такие песни, как “Чаму ж мне не пець?”, “Ой, рана на Iвана”, “Ты мне вясной прыснiлася”, “Темная ночь”, “Хатынь” - ориентация была на фольклор. В турах мы пели белорусские песни, белорусских авторов, Лученка. А вот с первым известным композитором, с которым мы стали работать – был Тухманов. Тогда уже гремела его пластинка «По волне моей памяти». Это уже потом пошли и другие: Шаинский, Фельцман.

Записали мы эту песню быстро. И она так же быстро стала известной. Хотя мы ей сильно не придавали значение. Уже будучи «Белорусскими песнярами» мы сделали другую версию (Володи не было), чтобы не повторяться. И тоже её поём на концертах. И достаточно успешно. Она включена в одну из наших пластинок. Хоровая версия.

– Вы познакомились с Владимиром Георгиевичем Мулявиным ещё когда служили в армии. Как складывались ваши отношения с ним в начале творческого пути?

– Не потому, что его уже нет, я скажу только хорошее. В наших отношениях были разные моменты, но они были настолько длинными! Он ни с одной из своих жён столько не жил, сколько мы с ним проработали. Встретились мы с ним в 1964 году, когда меня и его призвали на срочную службу. Но он был старше на четыре года, работал уже тогда на профессиональной эстраде, и поэтому его вовремя просто не смогли технически призвать. Хотя он служил юнгой в Калининграде - был у него в биографии такой интересный момент, но потом ушёл оттуда, поиграл. Поэтому его призвали позже.

Он служил в ансамбле танца, а я и Демешко служили в оркестре штаба БВО (Белорусского военного округа). А Тышко Лёня – это всё люди из первого состава - тоже служил с ним. Пианист Игорь Жуховцев служил у меня, он меня с ним и познакомил.

Мы с ним всё равно бы познакомились, потому что у них репетиционная база была в Доме офицеров. И у нас там была репетиционная база, где мы проводили много мероприятий, концерты, танцы играли. Вот там мы и познакомились с Владимиром Мулявиным.

Он уже тогда был зрелым музыкантом, до армии прошедшим школу профессиональной эстрады. Я же был ещё «зелёный», начинающий саксофонист. По профессии я кларнетист, но последние (три года был призыв) полтора года в армии играл на саксофоне.

Когда мы на танцах познакомились, начались контакты: покурить, выпить стакан чаю и поиграть на танцах. А танцы тогда позволяли играть в другом жанре - не марши и полотна симфонические, а нечто другое. Исполнять просто популярные песни.

Мулявин их аранжировал, он знал вокал, поскольку он работал в ансамбле песни и танца, в различных квартетах. Вокальный жанр ему был не чужд, сам он делал аранжировки для таких составов и сам же пел. Хотя был лидер-гитаристом. Он - единственный среди нас, которые были впоследствии в составе, имел навыки вокала и мог сказать что и как. Я же был духовик.

Мы учились ставить дыхание, петь. У него в том числе. Вокалисты же, которые нам аккомпанировали, имели своих учителей.

После того, как началось наше знакомство, оно продолжалось долго-долго. Финал, правда, был не очень хорошим…

Вокал был необходимостью, потому что мы решили попробовать себя в жанре коллектива, которому мы поклонялись, как и миллионы других музыкантов и не музыкантов – «Битлз». Но как назвать их музыкантами – немузыканты, ведь первые их опусы были не очень-то профессиональны. Но не это главное было у них. А то, что они сочиняли, и то, что привнесли в эту музыку. У них рок, хотя я не вижу там много рока. Просто популярная музыка, включающая в себя всякие элементы – там есть какие-то классические интонации. Много разной музыки можно услышать.

– Как вам в «Песнярах» удалось достичь того многоголосного оригинального звучания? Как много в работе вы посвящали вокалу?

Владислав Мисевич: – Я уже сказал, что лидером не на словах, а на деле был Владимир Мулявин. Но ещё у нас, мы же не сразу сольные концерты работали, был вокалист, он тоже умер – Эдуард Мицуль, заслуженный артист, известный эстрадный певец. Вы его не знаете, и, тем не менее, его знали в Союзе. Он был прекрасным вокалистом. Мы аккомпанировали ему, а он закончил консерваторию как вокалист. Вот он-то и давал нам уроки. Это был прекрасный человек, пел до последнего дня, а умер уже под 80. Это был баритон, сохранил голос до последних дней.

Володя и в большей степени Эдуард учили нас всех петь. Это первое. Мы поняли, что если мы хотим что-то профессионально изображать, то этому нужно уделять больше времени, нежели даже своему инструменту, на котором учился играть каждый с детства. Я, например, занимался в музыкальном училище по кларнету, играл на флейте, на саксофоне в армии. Володя - гитарист. Лёня Тышко – басист, а был домрист, окончил училище по классу домры, он пел нижний голос. Потом был брат покойного Мулявина - Валерий, гитарист, играл на трубе.

И все мы учились вокалу. Этому мы стали уделять всё свободное время. Поддерживали себя в форме как инструменталисты, а всё остальное время отдавали вокалу, вокалу, вокалу. Вначале с Эдуардом, под его контролем, потом, получив первые уроки, пели и пели, особенно хором. Как-то так получилось, что мы имели перед собой пример – «Орэра», тогда очень популярных в своём жанре. Эстрадных грузинских исполнителей.

А был ещё замечательный ансамбль «Гайяр», и мы их даже «снимали», пели из их репертуара песни. Пели их на концерте, это был для нас как вокальный тренажёр. Это блестящий коллектив, долго они работали. Они были очень не простыми в аранжировке, исполнении, диапазоне. Имели четыре голоса. Мы добивались такого же профессионализма, как  был у тех ребят, с которых мы брали пример. Ничто не рождается в вакууме. Что-то берётся за подражание. Ну, и своих обожаемых битлов переводили на русский язык. Это делал Валера Яшкин, был у нас такой, на органе играл, он переводил песни на русский язык. Он и «Червоны гитары» польские переводил.

Все мы обучались вокалу: кто больше, кто меньше – у кого какие данные.

Я перечислил те коллективы, репертуар которых мы брали в качестве музыкального, вокального примера, но в то же время мы старались максимально использовать все свои вновь появляющиеся вокальные возможности, хотя пело нас мало: Мулявин, я, Тышко, брат Мулявина и немножко Яшкин. Вот и всё. Мулявин, конечно, лидировал, все остальные ему подпевали. И вот с этими навыками всех перечисленных людей мы стали лауреатами, стали известными.

Мы приложили немало усилий, отдавали вокальным репетициям всё свободное время, занимались часами - это была наша самая главная проблема. Недаром нас не считали большими профессионалами в инструментале, который был достаточно примитивным. Но не он был главным. Вокалу же отдавались всей душой. И это стало традицией вплоть до наших дней.

Конечно, мы уже не репетируем столько, но Дайнеко, Аверин, Пеня, я, Катиков - уже не менее десяти лет поём вместе. А если взять больше, вместе с Валерием Дайнекой, с Игорем Пеня – то там уже больше двадцати лет. Почему я так говорю? Чтобы достичь вокальной общей культуры, мало репетировать, нужно ещё очень долго репетировать и петь вместе, органически чувствовать вокальность друг друга. Возможность записывать, возможность петь сложные вещи, быть в форме, иметь вокальный опыт, не пережать. А работали мы первые годы много, десятилетие по два – четыре концерта в день, и всё живьём, по два отделения, два часа концерт, а их меньше двух мы не работали. Например, Дейнеко лечился, связки на узлах, мы теряли голоса – было много проблем, нагрузки шли на вокал. Но не останавливались, пронесли традиции до сегодняшнего дня – считай, скоро уж сорок лет этому предприятию.

– Как определялся лидер вокала в каждой песне?

– Сначала же мы сложились как инструментальный ансамбль. Когда пришли в филармонию после армии, мы аккомпанировали певцам, которые были на тот момент, и, естественно, мы не пели. Может быть, чуть-чуть подпевали. В процессе работы появилось у нас желание реализоваться как-то в вокально-инструментальном ансамбле самостоятельно, а занятия вокалом расширяли диапазон, тембр каждого. У Мулявина баритональный тембр был с большим диапазоном, достаточно мощный голос, лидирующий, с драматическим оттенком. Я мало пел соло, когда необходим был какой-то необычный голос. Анатолий Кашепаров, например, пел в ресторане. Винницкие музыканты его знали, взяли совершенно необычный тенор со своим драматизмом – уже тогда был подбор.

Этих ребят взяли  в тот момент, когда уже после конкурса нам приходилось петь сольный концерт, и мы поняли, что наших вокальных данных недостаточно для того, чтобы два часа полноценно люди могли слушать профессиональный вокал.

Кроме хорового пения, были обязательно ещё и сольные. Каждый человек должен был петь соло, чтобы концерт был разнообразным и интересным для публики. Кашепаров, Борткевич - явно лирический тенор.  Эти ребята достаточно долго служили нашему общему делу.

– Вы приняли большое участие в судьбе Владимира Николаева. Где он работает сегодня?

– Володя - интересный музыкант. У него был определённый талант: он немножко пел, у него были сольные характерные песни, не столько интересный по вокалу, как по музыкальному характеру, шуточным песням. Пару штук у него было – точно. Подпевал, в хоре пел, в больших хорах, где требовалось много голосов. Преимущественно он играл на органе.

И вот если по необходимости  нужен был тромбон (у меня труба, саксофон) - он  берёт тромбон и осваивает в течение месяца. Или саксофон, когда я играю на флейте. Необходимо сочетание саксофон – флейта, он берёт саксофон и в течение месяца уже достаточно прилично на нём играет, для того чтобы записать в студии. А для этого, для студийной записи, надо владеть инструментом, не просто держать партию.

Это было его характерным качеством. Он брался за всё и доводил это до профессионального уровня, чтобы можно было использовать в концерте. Помимо этого он заканчивал эстрадные курсы в Москве и был профессиональным пантомимистом, что не мешало. За два часа музыки вдруг музыкант выходит из-за инструмента и профессионально изображает пантомиму, определённые номера, которые, на наш взгляд и взгляд публики, вписывались в концерт.

Он играл такую заметную роль. Не так долго, как этого бы хотелось, но лет восемь он был с нами. Долго. Самые сложные первые годы - он был активным, заметным музыкантом.

А потом ушёл по семейным проблемам, и по истечение каких-то лет мы узнали, что он сломал ногу, получил достаточно серьёзную травму на машине.

Под Ярославлем, в деревне Некрасово, есть больница. Главный врач - Барбакадзе Сандро, обрусевший грузин, заканчивал Ленинградский медицинский институт, жена у него русская. И Володя попадает к нему. Тот узнал, что он работал в «Песнярах», и решил, что песняру надо помочь. Это была очень дорогостоящая операция - вставить тазобедренный сустав. Если бы не это – Володя не смог бы ходить. И Сандро делает блестящую операцию за свой счёт. Вставляет искусственный импортный сустав, который очень дорого стоит, подключает к этому делу прекрасных хирургов и ставит его на ноги.

Володя у него живёт около года - у него были тогда проблемы с жильём (да и сейчас – проблема, много проблем навалилось в одну кучу).

Чтобы как-то отблагодарить, внести свою лепту, ведь он помог нашему товарищу, мы решили отыскать Сандро. Созвонились, приезжаем, даём свой контактный телефон в «Комсомолке». И, помню, под Новый год Сандро звонит и говорит: «Это я». Он оказался прекрасным, милым человеком. Мы сразу собираемся (тогда это был госансамбль «Песняры», мы ещё не были частной конторой), и Министерство культуры даёт нам командировку. Садимся без всяких условий оплаты и прочего. Едем. Нас встречает в Москве микроавтобус с Сандро, везёт нас в Некрасово под Ярославль, и там Вова уже после операции отходит, глазам своим не верит, правда, ходил ещё пока на костылях. Мы с ним не виделись лет десять – пятнадцать.

В знак благодарности мы провели концерты в больнице, в Некрасово, в Ярославле, потому что хирурги, которые делали ему операцию, жили в Ярославле, 40 км от Некрасово.

А объединила нас газета «Комсомолка». В неё напечатали статью об этом случае, мы прочитали, Сандро прочитал.

Сколько можно было, мы отработали, естественно, без всяких денег и отблагодарили Сандро. С тех пор с ним мы и дружим. Мы приезжали неоднократно к нему в Ярославль, когда Володя уже оклемался и жил в Ярославле.

Сейчас Володя живёт в Вологде. Хотя условия жизненные у него не такие блестящие, как у некоторых знаменитых артистов, но жив, здоров и в определённой музыкальной форме, работает. Это не наша заслуга, что вернули ему здоровье, мы просто принимали какое-то участие после операции. А главный герой  – Сандро Барбакадзе.

– Владислав Людвигович, в 1976 году ваш ансамбль первым предпринял среди советской эстрады поездку в турне за океан. Есть информация, что Аллу Пугачёву пригласили с вами «заодно».

– Это было немножко не так. Перед тем, как поехать в Штаты, мы поехали в Канны. Канны известны своим кинофестивалем. Но там ежегодно проводится ещё фестиваль «Медем» – музыкальная ярмарка. Сюда съезжаются коллективы и перед менеджерами, администраторами демонстрируют своё мастерство. Ярмарка – значит, покупка.

И хотя это фестиваль, на котором выступают артисты разных стран, его называют ярмаркой. Проводится он в тех же помещениях, киношных. Многих из наших исполнителей туда посылали, ежегодно. Пришла и наша очередь. Это произошло со второй попытки.

А в это время посылают и Аллу Пугачёву. Но «Весёлые ребята», с кем она тогда работала в тот момент, почему-то не смогли выехать вместе с ней в Канны. Что произошло – не знаю. Невыездным тогда можно было стать за пять минут, а потом опять получить разрешение.

И Пугачёва осталась без аккомпанемента. Она тогда набирала известность, была уже достаточно узнаваема, приехала после «Золотого Орфея», где получила главный приз.

Песню «Что могут короли» нам предложили ей саккомпанировать, что для нас было большой обузой. Мы сильно волновались за свой репертуар: что спеть, как? Была масса других проблем.

Попросили нас очень убедительно, и мы дали согласие. И, выкраивая минуты, секунды, недостаточно хорошо саккомпанировали ей. Мы пели с Аллой Пугачёвой «Что могут короли» и ещё какую-то песню. Но она показалась очень хорошо.

Нам сразу поступили приглашения: чуть ли не из Канн ехать в любую из предложенных множества стран. Всё это устраивало Госконцерт, они брали на контроль эти приглашения, тусовали и сами разговаривали с приглашающей стороной – нас туда не допускали. На будущий год у Пугачёвой приглашений тоже много было.

Но выезд Пугачёвой за океан тогда притормозили по каким-то другим причинам. Я помню, что она повесила на шею крестик, пойдя на банкет, который был по случаю, где нас и её хвалили, дарили какие-то подарки. Помню, мне надарили целую кипу нот, просили адрес, чтоб прислать потом ещё, литературу, которой тогда был дефицит. И тут подбегает человек, явно не музыкального происхождения: «Не-не-не. Дайте мне пакет сюда». Всё замыкалось на органах и на Госконцерте. Это сито надо было пройти.

Мы на будущий год выехали не без труда в Штаты. То же самое с Пугачёвой. Её притормозили. Могло вполне быть причиной то, что она надела безобидный золотой крестик. Было ясно - человек верующий. Этот крестик на её скромной тогда груди, а она была худая-худая, явно светился. Подходили поголовно работники посольства и шёпотом зловещим говорили: «Ты что напялила?»

Слышали угрозы: «Ну, ты у нас поедешь!» По-моему, одной из причин того, что сорвалась её поездка за океан, был и этот безобидный крестик. Она подтвердит, что и это сыграло роль. И могли на неё по этому поводу навалиться. Я думаю, такие моменты играли тогда злую роль.

Мы-то тогда поопытнее были: крестиков не носили, даже кто и верил. Уж лучше было напялить звезду с серпом и молотом.

Мы поехали в Штаты, а её притормозили.

Потом уже у неё были свои поездки. Во Франции, я помню, она была, где её гастроли прошли хорошо. Музыкальная судьба у неё сложилась так.

Но про каннские гастроли мы не напоминаем ей, но говорят, что она об этом помнит. Даже в какой-то момент, в совершенно поздний, когда мы уже были «Белорусскими песнярами», она подошла к нам и сказала: «Ну что, ребята, может, вместе поработаем?» Мы закивали головами. Тогда был необходим какой-то ренессанс.

Но почему-то второго подхода не было. Хотя после этого мы ездили с её ребятами, были концерты без неё, но под её именем. И потом она снимала нас в предпоследних Рождественских встречах. Какой-то контакт налаживался. Потом, видимо, изменились планы, появились новые персонажи на нашей эстраде, и, к сожалению, всё затихло. Но, я считаю, не всё потеряно. Мы в режиме ожидания.

– Обращение к крупным формам ансамбля «Песняры», если оценить спустя столько времени, было движением вперёд или творческой ошибкой?

– У каждого своя оценка. И у публики, и даже среди музыкантов. Среди нас нет единого мнения, такого абсолютного. Даже у меня две точки зрения на эти вещи.

Как музыкантам сама работа давала большое удовольствие, но с точки зрения административной и публики, когда вдруг её любимый ансамбль начинает превращаться в театр, это было плохо.

Как и судьба «Поющих гитар». Ведь они разрушились как «Поющие гитары» именно из-за того, что они начали петь «Орфей и Эвридику» и решили, что это будет главным. Они вообще перестали работать над песенным репертуаром. И до сих пор существует такой театр «Поющие гитары», помимо старых, которые возродились, как мы. Мы с ними встречались. У них в репертуаре новые спектакли, среди которых «Юнона и Авось», адаптированные к ним. Кто они? Театр «Поющие гитары». «А где ваши песни?» – «Нет, у нас только театр».

Представляете, если бы мы превратились в театр, то мы полностью потеряли бы свою публику. И такое отчасти произошло, когда мы начали регулярно использовать большие формы в своих новых программах. Но единственное, что сделали благоразумного – всё решал Мулявин, при нашем немом или негласном одобрении - что всё-таки это занимало одно отделение, а всё второе отделение были песни.

Но песенный репертуар от этого сильно пострадал. Всё-таки много времени отнимало, уходило. Это трудоёмкий процесс, и мы же не актёры: находить форму подачи крупного (на час) музыкального произведения. То ли это «Песня о доле», то ли «Курган», циклы песен – это тоже крупная форма.

Но переполнило чашу многих сторонников или любителей этих программа, а также терпение у публики и многих из нас - «Песни на стихи Маяковского». Эта идея, скорее всего, принадлежала не Володе, а его жене Пенкиной, которая сыграла злую роль в наших отношениях.

Надо сказать, что мы, не только я, понимали Володю, что если он увлекается, а это было совершенно необычным для него, как для композитора освоить этот материал – то это было всё. И он с этой задачей блестяще справился. Все музыковеды были в восторге. Музыкантам многим нравилось, но публике не понравилось. «Когда же вы вернётесь к своим истокам? И будете делать то, к чему вы призваны – петь песни».

Было много приятных моментов: получалось так, что мы выезжали только в крупные города. В мелких не хватало публики, искушённой. И опять к старым песням. А новых не было. И вот не за горами кризис. Не успели оглянуться - в кризисе. Все говорят: «А! Вы ещё работаете? А мы думали, уже всё - разбежались». Это было лет 15 назад.

Потихонечку мы вошли в такой штопор, из которого, в общем-то, до конца жизни Володи, только в конце его жизни мы по своей инициативе, начали выбираться из этой ямы. Было потеряно единство, потеряна запись грампластинок, какая-то публичность. Мы работали, работали, работали, а популярность стала падать. Появились новые жанры. Стало сложно собирать Дворцы спорта. По истечении 15 лет вдруг появляются «Машина времени», «Воскресенье». Берут вокалисты, типа Пугачёвой. А мы там свои оперы распеваем! И уже на телевидение не приглашают, и сами туда не идём. И прочее, и прочее.

И вот когда уже не стало Володи, мы стали «Белорусскими песнярами». После смерти Володи структура госансамбля «Песняры» осталась, и она наполнена новыми ребятами, молодыми. Не будем давать оценку их работе – это деликатный момент, поэтому мы приклеили к этому названию «белорусские», чтобы не покушаться на государственное, хотя это создано всеми теми, кто сейчас работает в «Белорусских песнярах». В большей или меньшей степени. Кто-то позже пришёл, кто-то раньше, но каждый играл там значительную роль. Музыканты, которые у нас сейчас работают – три заслуженных, с начала до конца. Кончая Александром Соловьёвым, гитаристом, которого мы брали при Владимире Мулявине.

– Владислав Людвигович, ваши пожелания всем любителям вашего творчества?

– Сейчас я уже говорю от имени «Белорусских песняров». Естественно, как не вступишь в одну реку дважды, так не может быть сегодня тех «Песняров», которые были раньше. Но я думаю, что мы вправе считать себя наследниками их творчества хотя бы в силу того, в чём сами принимали активное участие. Подавляющее большинство наших музыкантов (только пианист и барабанщик ни разу не играли) работали в «Песнярах», а нас вместе со звукорежиссёром девять.

Мы все, несмотря на любое мнение со стороны, считаем себя если не «Песнярами», то, по крайней мере, теми людьми, которые их создали. Но не будем забывать, что главным у нас был всё-таки Владимир Георгиевич Мулявин.

А наш горький опыт после вашей статьи - напоминание о нашем пути, будет и пожеланием. Ребята, всё, что мы хорошо делали, делайте так же хорошо. Что плохо мы делали – не делайте этого!

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru