Туризм / Алтай / РИФформа / Музыканты

ЕВГЕНИЙ МАРГУЛИС:

«МОИМ КУМИРОМ ВСЕГДА БЫЛ РЕЙ ЧАРЛЗ»...

Специальное интервью для Алтайского края [5 сентября 2006 г.]

Евгений Гаврилов: – Евгений Шулимович, август – период небольшого отдыха от напряжённого года работы. Когда каждый из вас делает всё, что хочет. Как он прошёл для вас? Где побывали?

Евгений Маргулис: – Август прошёл, как всегда, хорошо. Побывал на Аляске. Собралась большая компания зарубёжных друзей, и они меня вытащили на Аляску. Тем более, что был недалеко – в Канаде. Мы собрались и поехали. Первого августа я улетел в Канаду, а 15 августа полетел в Ванкувер, оттуда сел на пароход и поехал на Аляску. Мне дико понравилось, потому что природа очень хорошая, и как-то очень душевно всё произошло.

Некоторые места Джека Лондона посетил. Был на Юконе, в замечательных городах Китчикан, Хупербей, Джуно, Анкоридже – в общем, всё хорошо. Если охарактеризовать Аляску, то, слава богу, что её продали. Выглядит хорошо. Во всяком случае, всё было замечательно и погода была неплохая. Больше всего меня поразило, что под Анкориджем есть город Сатко и там во дворах стоят маленькие самолётики. Вместо автомобилей. Это меня удивило до безумия. Самолётики размером с записную книжку, которые летают.

Немножко удалось намыть золота. Существует специальная туристическая экскурсия, может быть, где-то всё это запрятано в верхних слоях песка и грязи, но на маленький медальончик я себе нарыл золотого песка. Тут же рядом продают колбочки, туда всё засыпается и можно носить это на шее. Но я, пожалуй, этого делать не буду.

На Аляске нет больших зданий – всё на уровне вестернов. Двухэтажные салунного вида деревянные дома. Это всё есть. Всё в таком виде и осталось. Небольшие улицы, города, где живёт 200 человек. В основном они живут от туристического сезона. Он длится там три месяца, а всё остальное время - зима, как у нас в России. Поэтому местное население там выпивающее. Замечательно пьют!

Вернулся в Москву 31 августа и нахожусь в состоянии адаптации, потому что с Аляской разница во времени 12 часов.

– Чем ещё был примечательным летний период и какие записи планируются вами в ближайшее время?

– За летний период не было ни одного запоминающегося концерта, так как все они были практически одинаковые. Лето прошло в каких-то заботах, делах, и мне безумно хотелось, чтобы это всё закончилось. Последний наш выход был 29 июля, а первого я уже летел в Монреаль. Первый раз в жизни смылся с большим удовольствием.

Если говорить о записях, то мы с Мишей Рахлевским и его оркестром дня через три хотим приступить к записи пластинки «Соловей». Это не первая наша работа с ними, мы иногда играем концерты. Репертуар получается своеобразный. Какие-то мои песенки (я сейчас написал новые) и немножечко фирменной музыки. В свободное от работы время мне очень нравится петь Рея Чарлза. И я хочу записать пару его вещей. В октябре мы начинаем писать новую пластинку «Машины времени». Записи и концерты… Ничего интересного.

– Когда вы впервые попробовали написать собственную песню?

– Самой первой песней считается «Телега». Это 1976 год. Как–то получилось. Мы были тогда молодыми. То, что сочинялось, тут же игралось.

– Что вы считаете на сегодняшний день главной вашей композиторской удачей?

– «Шанхай блюз» и ещё одна вещица, которую пока ещё никто не слышал.

– Вы работали музыкальным продюсером в фильме Валерия Тодоровского. Как вы решились на этот проект? Что более всего было сложным в этом новом для вас деле?

– Решился с трудом. Они уговаривали меня достаточно долго. Ввиду того, что музыка 1957 года, так как фильм о стилягах именно этого года, достаточно неинтересна. Я переслушал всю популярную музыку того времени – все оркестры, всех исполнителей, и мне это показалось скучным. А проблема ещё в том, что фильм о стилягах 1957 года снимается в 2006 году. Новые язык, инструменты, музыка - и всё это нужно адаптировать. Старьё никто смотреть не хочет, молодому поколению неинтересно читать старые книги, допустим, типа «12 стульев». Они многого не понимают, какие-то слова уже ушли из обихода. Достаточно сложная задача – сделать музыку, которая понятна будет сегодня. Не нашему, а подрастающему  поколению. Я отказывался, отказывался и потом нашёл выход. Так как 1957 - нервический год и достаточно тяжёлое было время, то я решил использовать российскую рок-музыку, композиции разных команд, которые были написаны от 1975 года по 1982-1983 годы. Советская власть была ещё в разгаре, и существовала своя музыка бунта. Я убедил всех в этом и долгое время сидел и работал над этим. Сначала было 300 песен, потом 200, 100, 80… В результате осталось 14.

– Что нового вы открыли для себя, работая над фильмом?

– Что рок-н-ролл – дрянь редкостная. Сейчас это слушать невозможно. Есть из всего того, что было 14-15 песен. А переслушал я, действительно, много. Это оказалось настолько плохо и неинтересно, что был поражён.

– Первое ваше крещение блюзом – «снятие» песни Ареты Франклин. А когда вы вообще «присели» на блюз? Чем вам он нравится? И что отличает его от так же любимого вами джаза?

– Мне нравится из четырёх слов «ж», «о», «п», «а» составлять слово счастье.

Я человек уже возрастной, поэтому концертов тогда не было. Первый раз меня поразил Джимми Хендрикс. Это был год 1968. Потом меня «Led Zeppelin» «убили» напрочь. Потому что они замешаны на тяжёлом блюзе. А потом пошли всяческие исполнители. Я всегда к рок-н-роллу относился спокойно. В хорошем понимании популярной музыки. Скажем, если выбирать между «Led Zeppelin» и «Beatles», я выбрал бы первых.

Честно говоря, я не являюсь поклонником чистого блюза. Мне нравится припопсованная история, как Эрик Клэптон, Мо – вот такие артисты. Не узкая направленная клубная история. Мне нравится песенный блюз и достаточно сложные гармонизации - Рей Чарлз и другие. А до друзей это дошло, потому что музыка хорошая. Если она достойная – то она нравится всем. Но я не считаю себя ярым пропагандистом блюза.

– Единственный музыкант, с которым вы хотели и в итоге сфотографировались – Рей Чарлз. Как это произошло? Как свершилась ваша мечта?

– Это называется мечта идиота. Меня притащили на закрытый концерт. Первый плюс – то, что у меня не было места и мне нашлось место на сцене на расстоянии вытянутой руки от Деда. А раз такая история произошла, то мне захотелось сфотографироваться. И я попросил пресс-аташе этой компании, которая привозила его к нам, уговорить Деда. Его уговаривали минут сорок. И он согласился… Так что у меня есть такая фотография.

– Какие встречи в жизни вы приравняли бы к фотографии с Реем Чарлзом?

– Да практически никакие. Несмотря на то, что я знаком с Брайаном Меем, Роджером Тейлором, некоторыми известнейшими музыкантами… Это всё милейшие, замечательные люди, но моим кумиром всегда был Дед. От наблюдения за ним меня всегда охватывала дрожь. Скажем, от Пола Маккартни дрожи у меня не было, несмотря на то, что я был рукоположен вместе с ним, им. Мы поздоровались за руку. Не более того. Трепета я не ощутил никакого.

– Вы перешли на бас по предложению Андрея Макаревича. В чём сила и слабость бас-гитары? Чем привлекает и чего вам в ней не хватает?

– Мне, честно говоря, хватает всего. В своих проектах я всегда являюсь басистом. Практически на всех пластинках «Машины времени» играю на бас-гитаре. Я, как оказалось, больше басист, чем гитарист. Я понял, что из себя представляет бас, мне он нравится и нравится играть на нём.

– Какой на сегодня ваш любимый инструмент?

– На самом деле любимых инструментов нет. Инструменты должны отличаться удобством и звуком. А таких инструментов достаточно много. У меня есть какое-то количество гитар. Сейчас я играю на «Gipson standart», и мне это нравится. Надоест – буду играть на чём-то другом. Любимых-разлюбимых инструментов у меня нет, не было и, наверное, не будет. Всё зависит от удобства. Я долгое время играл на «Fender Telecaster de luex». Потом долгое время играл на 33-м «Gipson», играл на «Stratocaster» - на самом деле гитар было много, но любимой ни одна не стала. «Gipson» привлекает меня сегодня тем, что это лёгкий инструмент. И всё. Звук нормальный, не супер-распропупер, не такой, какой не слышал никогда в жизни, но в отличие от всех других гитар, он очень лёгкий, и четыре часа на сцене с ним легко можно продержаться - плечо не будет болеть.

– Сегодня, как вы сказали, вы уже научились петь и сочинять песни. Как считаете, благодаря чему научились петь?

– Я просто много слушал. Начал представлять, что хочу на самом деле. Прекрасно знаю состояние своего голоса и владею им настолько, что могу сделать то, что хочу.

– Недавно на предложение оформить бумаги на получение звания вы ответили отказом – не хочется. Как вы считаете, кому эти звания нужны? И какая оценка вашей деятельности была бы для вас наиболее ценной?

– Оценка деятельности – это когда люди приходят к тебе на концерт. А всё остальное - редкостная ерунда. Пусть у тебя будет хоть 600 званий, но если народу ты неинтересен - на тебя не пойдут. Покупают ли твои пластинки, ходят ли к тебе на концерты. А звания – дырка от бублика.

А нужны они, наверное, функционерам. Чёрт его знает. Меня никогда это не интересовало.

– Когда ваш отец впервые пришёл на ваш концерт, то не отличил, по-русски или по-английски поёте. Как вообще вы завели его на этот концерт? И когда он впервые оценил вашу музыку? Как относилась к вашему творчеству мама?

– По-нормальному отец вообще музыку не оценил никогда. Он умер в 1990 году,  к тому моменту становление моей личности уже закончилось. Как ему не нравилось, так и не нравилось вообще. Он этого не понимал и не находил там нужной мелодики, ему не нравились слова.

А попал на концерт, потому что ему неожиданно захотелось посмотреть, какой самодеятельностью я занимаюсь. Не более того.

Мама поначалу к моей деятельности отнеслась никак. Потом уже более-менее нормально. А когда стали показывать по телевизору, то совсем нормально. А так ей тоже было абсолютно неинтересно. Они люди старой заточки и любили абсолютно другое.

– Повлияла ли ваша мама на формирование вашей языковой культуры?

– Во всяком случае, благодаря ей я научился писать грамотно и не делаю орфографических ошибок.

– После окончания школы вы выбрали медицинский институт. С чем был связан этот выбор?

– Мне нравилось. И почему нет? Двоюродные и троюродные родственники были очень хорошими, известными врачами. Я чувствовал применение своим возможностям. А потом, когда музыка перетянула, то плохим врачом быть не хотелось, потому что приходилось прогуливать и куда-то уезжать. Клон был в сторону музыки, и абсолютно об этом не сожалею.

– Вам действительно пришлось поработать санитаром?

– Конечно. Я три года санитарил в морге. Всё по-настоящему. Первое время было жутко, а потом нормально, привык. Клиент спокойный был. К этому привыкаешь.

– И как отнеслись ваши родители к прекращению вашей учёбы?

– Да, это была семейная трагедия. Потому что музыкант – не профессия. Должна была быть профессия в руках. Либо инженерное, либо любое высшее образование. Так было принято. А когда уходишь в музыку, то это считалось несерьёзным. В принципе, понимаю, что они были правы. И если бы советская власть не закончилась, то можно было бы посмотреть, чтобы из этого вышло и кем бы мы стали, где бы мы были. Здесь или за границей?

– Как вы считаете, что должно быть первым в группе – музыка или текст? И какой текст наиболее приемлем для исполнения: житейский, философский или нечто непонятное?

– Тексты – ерунда. Если мы начинали слушать раньше фирменную музыку, то нравился же не текст. Нравилась мелодика, настроение, с которым всё было исполнено. Прежде всего, должна быть хорошая музыка и хорошее исполнение. Всё остальное добавляет. Не каляки-баляки, конечно, турецки барабаны – не такие тексты. Главное, чтобы текст не раздражал. Но, опять же, у каждого своё понятие. Ты слышишь по радио какую-то песню, она тебе активно не  нравится, а потом узнаешь, что эта песня – хит всех времён и народов. Всё зависит от вкуса. Кому-то нравится одно, кому-то – другое. Я на фирменные тексты по большому счёту внимания не обращаю. Есть хорошие тексты, есть плохие, есть вообще никакие. Но я не имею в виду нашу советскую, российскую эстраду. У кого-то хорошие, у кого-то омерзительные тексты.

– «Машина времени» стала популярна после московской Олимпиады. Как эта популярность отразилась на вашей концертной и исполнительской деятельности?

– После этой популярности мы разбежались. Концертная деятельность тех времён была чудовищной. Мы играли концерты в разных местах, Москве, под Москвой, и везде публика была одна и та же. Выхода абсолютно не было никакого. Одни и те же лица приходили на концерты, а когда я получил приглашение в «Аракс», с удовольствием туда смылся. Мне нужны были какие-то новые ощущения. Это был гастролирующий коллектив, и мне захотелось поездить.  Мы вяло поиграли год и разбежались окончательно.

– Самый памятный день в группе «Машина времени» в группе «Воскресение»?

– Бог знает... У нас не было обломных концертов. Что-то вспомнить из ряда вон выходящего – такого, наверное, не было. Усилители не взрывались, а если и взрывались, то тихо, сцена не переворачивалась, никто пьяный не падал в яму для музыкантов. Ничего страшного не было. Всё было достаточно ровно и хорошо.

– Рок-музыка сильно изменилась в последние годы. Что вы видите в ней позитивного?

– Смотря, какую брать музыку. Изменились музыка, тексты, инструменты, на которых вся музыка воспроизводится. Всё поменялось. Есть хорошие очень артисты. Как это ни странно, мне почему-то понравились братья Гримм. Они, во-первых, здорово играют, здорово сочиняют, здорово поют. Потому что в основном музыка нашей молодости - все играли и пели плохо. И вот сейчас, когда чему-то научился, понял, что не могу слушать старые записи. Меня просто тошнит от них. Я слышу всю фальшь и все неправильно поставленные запятые. Раньше на это не обращал внимания, потому что был одним из этого стада.

Музыка поменялась, и, слава богу, что поменялась. Хотя, опять же, что тебе нравится. Скажем, сейчас, находясь в Америке и Канаде, я посмотрел все топовые команды, которые сейчас популярны и что-то мне даже очень понравилось. Причём понравилось из другой серии артистов, которых я вообще в жизни не знал и никогда не слушал.

– Как вы относитесь к рок-фестивалям?

– Большие фестивали не люблю. А фестивали, состоящие из 3-4 команд – это нормально. Большие фестивали – это вечный геморрой: кто за кем играет? Настройки, пятое-десятое, и ни один нормальный человек, стоя, не отсмотрит двадцать команд. Это не моё. Я такие фестивали не люблю. К маленьким кагалам отношусь нормально.

– Долгое время вы работали с Юрием Антоновым. У вас сохранилось к нему очень хорошее отношение. Что вам нравилось в работе с ним? И какие песни вы считаете выдающейся классикой его творчества?

– У него каждая песня хороша. Я проработал с ним полтора года, был вынужденный период, потому что у меня были некоторые проблемы с властью и никуда не брали на работу. А Юрка взял, за что я ему благодарен. Скажем, самый тяжёлый момент моей жизни мне удалось пережить благодаря ему. Мне было не противно с ним играть, потому что музыка у него была хорошая. А тексты, естественно, дремучие. Музыка и исполнение всегда было качественное. Он умел находить грань между пошлостью и хорошим искусством. Балансируя на этом, он создал целый пласт культуры – «антоновщина», который любим народом. Но опять же определённая часть населения его очень любит, но меня Юрка не раздражает. Иногда я могу вместе с ним выйти и попеть на какой-нибудь халтурке, где мы видимся.

– Чем вам нравится совместная работа музыкантов различных групп в совместных проектах?

– Всегда получается что-то хорошее. У каждого артиста есть своя индивидуальность, и когда несколько индивидуальностей собираются вместе, то получается нечто другое. Я никогда не отказываюсь помогать кому-то в записи и что-то там попеть у кого-то в записи, если приглашают. Не каждая такая история, но нравится.

– В 2000 году «Воскресение» и «Машина времени» сделали шоу «Пятьдесят на двоих». Чем вам как участнику этих двух групп был интересен этот проект? Были сложности?

– Они были, в основном, у меня. Потому что играл в двух коллективах. Единственный, кто знал программу от начала до конца, это был я, потому что знал все песни «Машины времени» и все песни «Воскресения». Мне было значительно сложнее: находился посередине между теми и другими. Если некоторая часть артистов могла во время концерта сачкануть – кто-то мог не играть, кто-то мог отвалить покурить – мне пришлось от начала до конца сидеть и играть. Поэтому все эти концерты мне не нравились. Я был задействован на 100%.

Репертуар мы выбрали не самый омерзительный, то, что нравится в первую очередь нам. Быстро взяли и отрепетировали.

– Известно, что ваша коллекция лягушек, положенная подарком Андрея Макаревича, постоянно множится. Какое последнее приобретение в коллекции лягушек?

– Последнее приобретение сделано у меня в городе Скагвей на Аляске. Это небольшая лягушка из какого-то местного камня. Я стал избирательным, потому что надоело их собирать. У меня коллекция сегодня превышает 400 штук. Поэтому беру только оригинальные вещи, которых нет. В основном, этнику. У меня много перуанских, африканских и им подобных лягушек, которые с первого взгляда и на лягушку не похожи. Даже в кошельке таскаю маленькую японскую кошелёчечную лягушку, которую каждый японец кладёт в кошелёк, чтобы деньги оттуда не исчезали. Она чуть больше спичечной головки.

– Можно вашу жизнь разделить до и после начала коллекционирования?

– Да ничего не поменялось. Только грязи стало больше.

– Вы обладатель мопса и английского бульдога?

– Английский бульдог - это у нашей подружки, которой мы сплавляем нашу собаку, когда уезжаем отсюда. А мопс есть и здравствует пока.

– Когда у вас впервые появилась собаку?

– 11 лет назад мы увидели на улице мопса и пришли в совершеннейшее изумление. Мы поняли, что такая собака должна быть у нас. Я тут же нашёл эту породу и не жалею. Несмотря на то, что хотя она и собака, но спит с нами. Кроме хозяйской постели ничего не признаёт.

– Ваши пожелания всем любителям вашего творчества и творчества групп, где вы участвуете?

– Слушать хорошую музыку, здоровья и финансового благополучия.

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru