Туризм / Алтай / РИФформа / Писатели ИРИНА ТОКМАКОВА:«Я
БЫЛА ДВУЯЗЫЧНЫМ РЕБЁНКОМ»...
|
|
||||||
Евгений Гаврилов: – Ирина
Петровна, над какими книжками вы работает и какие книги вышли из печати? Ирина Токмакова: – Сейчас находятся в производстве переиздание моих
прозаических сказок «Маруся ещё вернётся», названной по одной из сказок, с
иллюстрациями моего супруга – народного художника Льва Токмакова.
Это как бы второй том к первому, вышедшему года два назад стихотворному
сборнику «Весело и грустно». Это большие, красивые, большого формата, на
меловой бумаге книжки. Недавно
вышли две переводные книжки. Одна из них со шведского – Астрид
Линдгрен «Мио мой мио» в издательстве «АСТ» и Редьярд
Киплинг «Всегда ваш пёс Бутс» в издательстве «Росмен»
– очень трогательная, лирическая, прелестная книжка. И то, и другое доставило
мне удовольствие от работы. Только
вчера сдала в издательство «Московский учебник» перевод Эдит
Несбит. Это тоже английская классика. Сказки её у
меня выходили до этого – фантастическая трилогия: «Пятеро детей и оно»,
«Феникс и ковёр», «История с амулетом». У неё есть и реалистические вещи о
детях, но это фантастика. Прелестная
писательница, которая умерла в 1924 году. В своё время она была большим
другом Бернарда Шоу. Они вместе подвизались в «Фавианском
обществе». Вчера у меня были издатели и я отдала
законченный перевод коротеньких сказочек. Но они такие изящные,
очаровательные. Последнее
время мне приходилось довольно много переводить. Просят, заказывают очень
хорошие тексты. Всё, в основном – английская и шведская классика. Несколько
лет назад сделала свой вариант перевода Винни-Пуха,
который выходил в издательстве «Стрекоза». Перевела несколько вещичек Туве Янссон. Попросили перевести «Оле-Лукойе»
Андерсена. Я
германист по образованию, филолог. Мой основной язык, с большей или меньшей
степенью активности – английский. Дополнительно – шведский,
и неактивно, на прочтение, поскольку эти языки очень близкие – датский,
норвежский. Немецкий
у меня с детства. Так что германские языки – то, чем я владею. В
последнее время никуда не езжу. Раньше очень активно работала в Международном
совете по детской литературе и Международном обществе исследователей детской
литературы, была в Международном жюри, в исполкоме и сделала много разных
докладов на конгрессах. Переписку
свою веду самостоятельно. Английский у меня – главный.
Это специальностью по университету. – Вы предпочитаете переводить только
классику? –
Меня просто просили это делать, заказывали издательства. Однажды случайно
попалась на некачественной продукции, когда мне сказали, что предлагается современное
продолжение Питера Пена, но не Джеймс Барри.
Поскольку я очень люблю эту сказку, переводила «Питера Пена», он издаётся и
переиздаётся именно в моём переводе, согласилась, не глядя. Даже
сейчас не помню, как это называлось. Оказалось, что там только одним боком,
чуть-чуть задевается остров, на котором жил Питер Пен. А остальное
– такая мура, ерунда. Пришлось переводить. Это было только однажды, больше так
не попадалась. Было
много всяких достаточно интересных работ в последнее время. Что-то вышло, а
что-то ещё задерживается. Например, издательство «Дрофа» просило меня
пересказать, хотело, чтобы я переводила, пересказала прозу Шекспира. Я пересказывала
четыре пьесы Шекспира: «Ромео и Джульетту», «Зимнюю сказку», книжка пока ещё
не вышла. Художница немножко задержала. А «Московский учебник» попросили
сделать пересказ «Снегурочки» Островского. Это очень трудная задача, потому
что надо не испортить. Выходили
у меня не так давно пересказы для детей древнерусских повестей. Тогда ещё был
жив Алексий Второй, патриарх. Не знаю, каким образом,
я никуда ничего не посылала, но получила, с нарочным мне было принесено,
письмо патриарха с оценкой этой работы. Это
были «Поучения Владимира Мономаха», «Сказ о Петре и Февронии»,
«Святая Ольга» – традиционные древнерусские повести. Книжка уже вышла в
нескольких изданиях. Это для детей, так, чтобы читалось. Чтобы ребенок, с
одной стороны, чувствовал свои корни, с другой стороны, это было достаточно
увлекательно и приемлемо для детского чтения. Это интересная задача. Поскольку
в последнее время передо мной ставились такие задачи, я этим и занималась. Стихи
пишутся, но о природе. Для журнала «Мурзилка» и
газеты «Пионерской правды». Я в основном сотрудничаю с этой детской
периодикой. «Мурзилка», «Пионерская
правда» - мои давние-давние друзья. Газета очень хорошая, чистая и
содержательная, без червоточины. Это редко сегодня, они держат марку, хотя,
им очень трудно. Вчера
они только набирали новый номер и «Пионерская правда» попросила, чтобы я
написала о Сергее Михалкове, которого мы только что потеряли. Я считаю, что
эта потеря очень большая. – Ваш приход в литературу был связан с
«Мурзилкой»? –
Одни из первых напечатали мои первые стихи «Мурзилка»
и тогдашние «Весёлые картинки». Это были переводы шведских, шотландских народных
песенок. И как только это вышло из печати, мне позвонил Самуил Яковлевич
Маршак, пригласил меня к себе. Это был потрясающий момент в моей жизни,
потому что Маршак разговаривал со мной так, как будто мы совсем на равных.
Хотя, я только-только начинала. Он отнёся
заинтересовано, уважительно и по-доброму. И написал мне рекомендацию в Союз
писателей. Вскоре
он умер. Я бывала у него. Он приглашал нас с мужем к себе, мы беседовали. Между
прочим, когда был напечатал «Один день Ивана
Денисовича», то первый, кто мне дал это прочитать, был Самуил Яковлевич. Он
сказал, что я должна обязательно почитать. Я взяла, потом поехала, отвезла. Мы
с мужем навещали него, он уже очень болел лёгкими. А
начинала я, уйдя от науки. Я привела в ужас и полное отчаяние своих педагогов
и своих родителей, потому что университетскую аспирантуру и наполовину
написанную диссертацию забросила и занялась детской литературой. Так диссертацию
и не защищала. Это была совершенно занудная тема,
которую навязал мне мой руководитель – «Лингвистическая терминология
английского языка». Не
пожалела ни одной минуты. Аспирантуру по срокам закончила, кандидатский
минимум сдала и диссертацию наполовину сделала. И всё забросила. Начала
с переводов. Моя самая первая литературная работа – «Шведские народные
песенки». – Их проиллюстрировал ваш муж? –
Шведские – нет. Самую первую книжку иллюстрировал Кокошин. Шотландские
«Крошка Вилли Винке»,
вторую книжку, тексты которых раскопала в каталогах
Ленинской библиотеки – вот это уже иллюстрировал мой муж. И многое-многое
другое. Помимо всего прочего у него очень много всяких разных книг. И
последняя книга. Сказки выйдут с его иллюстрациями. – Какая атмосфера была в детском
отделе Союза писателей в вашей юности? –
Теперь её нет. Детскими писателями тогда, в секции Московского отделения руководил
Лев Абрамович Кассиль. И это была очень благожелательная, очень тёплая
атмосфера абсолютной корпоративной солидарности, без какой-то групповщины, разделения на поколения. Старшие поддерживали
начинающих, кого считали стоит поддерживать. Это
не значит, что принимали разных графоманов. Было очень много людей, которые
безо всякого основания хотели войти в круг детских писателей. И Кассиль, и Маршак,
и Михалков, и Агния Львовна Барто поддерживали нас.
Агния Львовна нашла меня, просто позвонила и пригласила к себе домой.
Михалков опубликовал, когда мы ещё не были с ним знакомы, в «Литературной
России» статью о моих первых опытах, не зная меня, просто по книжкам. По
отношения к старшим у нас был определённый пиетет. Никакого
ниспровергательства, как сейчас это принято.
Атмосфера был очень тёплая, дружеская, творческая. Всё очень бережно
сохранялось. – Как вы относитесь к современным
переводам? –
Переводят некоторые вещи ужасно. Есть и хорошие переводчики поэзии, и детской
поэзии в том числе: Марина Бородицкая, Кружков. Яснов переводит с французского, но тут не сужу. Первые
переводят с английского, я знаю оригиналы, переводят
хорошо. Иногда
натыкаешься на какую-то прозу – ужас. Совершенно не понимают то, что они переводят.
Наша замечательная, блестящая школа перевода рушится. Электронные
переводы – это вообще нечто. Как-то
наша национальная секция Международного совета подготовили брошюру о нашей
работе, чтобы отвезти на Международный конгресс и отдали её на электронный
перевод. Это было чудовищно! А им уже надо было уезжать. И хотя стараюсь
этого не делать, это не моя профессия переводить на язык, тем не менее, мне
пришлось двое суток просидеть и перевести это самой, вживе рукой. И
вообще сейчас для людей важен заработок. Осталось
очень мало настоящих редакторов. В некоторых издательствах уничтожена
корректура, её просто нет. Потом эти компьютерные работы: гранки вычитывать после
вёрстки, как это раньше делали, авторам не дают. Всё шлёпают механически. Утрачен
критерий качества. В основном, критерий чисто коммерческий. В детской
литературе много случайного: стихов, книжонок, ужасных иллюстраций. Опять же от
нашей великолепной школы иллюстрации мало кто остаётся. А издатели стараются
найти всё подешевле. У
меня был такой случай. Позвонил редактор и говорит, что директор просил
узнать: «Сколько Ирина Петровна возьмёт за перевод «Питера Пена» Джеймса Барри, чтобы его переиздать. Если дорого, то найдите
переводчика подешевле». Естественно, я сказала, что
возьму столько, сколько мне дадут: «Сколько можете – столько и давайте. Но
только не смейте портить!». Они
стараются заплатить поменьше… А ведь это, как мы говорим
по-русски, – «торговая марка». И вообще мы русский язык корёжим
и коверкаем чудовищно. Люди повторяют иностранные слова, как попугаи. Я
слышала по ТВ такую фразу: «Этого лузера не стоит промотировать». – Пытается ли сегодня кто-то со
стороны русских писателей противодействовать языковому насилию? –
Вякают потихоньку, кто остались. Мало кто есть. На
борьбу уже сил нет. Молодое поколение, в основном, стремиться себя утвердить
и заработать. – Кто такой настоящий редактор? –
Человек, который с вами вместе создаёт работу, переживает её как свою, видит,
понимает суть того, что вы делаете, умеет этим проникнуться, увидеть какие-то
огрехи и сделать толковые замечания. Недавно
столкнулась, когда делала перевод, с какими-то девицами. Даже не знаю почему.
Вначале со мной разговаривали более старшие
редакторы, но занимались текстом девицы. Они всё время тыкали меня в оригинал.
Получалось так, что они хотели, чтобы я сделала подстрочечник.
Они
не понимают, что такое художественный перевод! Они выучили где-то язык: толи
были на папины деньги в Оксфорде, толи кончили в Подмосковье краткосрочные
курсы. Но им кажется, что они прекрасно знают язык. А коли язык, то переводи дословно. А
то, что надо выстроить русскую фразу, сохранить интонацию оригинала и это
гораздо важнее перевода слова в слово – они не понимают. – Какие для вас критерии качества при
переводе? –
Сохранить суть и внутреннее звучание. То, что я называю интонацией
произведения. Его суть, сверхощущение и музыку. У
каждого хорошего, настоящего произведения (я всего один раз дрянь переводила, случайно попавшуюся, перевожу очень
качественные вещи) есть свой внутренний ритм, внутреннее звучание. И вот это
важнее всего. Когда
это всё сделаю, ещё раз пять прочту и выправлю, то получается качественный
перевод. – Почему вы так много уделяете
внимание переводу? –
Это мне интересно. Меня привлекает талант писателя. Я бездарных вещей не
переводила. Это проникновение и отдача. – Какой из ваших переводов вы считаете
самым удачным? –
Если не буду считать перевод удачным – не отдам в печать. А вот из тех, что
очень люблю, саму вещь – «Ветер в ивах» Кеннета Грэма. Это необыкновенно тонкая, добрая, лиричная,
музыкальная проза. Он переиздавался несколько раз, но, хотя, у нас по
телевидению идёт одноимённый иностранный фильм, он не так популярен, как Винни-Пух, причём, в заходеровском
исполнении. – Заниматься филологией вы решили с 8
класса? –
Поскольку меня с детства учили языкам, было очевидным моё стремление хорошо
изучить английский язык. У меня с 6 лет немецкий язык. И, по-видимому, есть
врождённая способность. У меня мать русская, а отец армянин. Мать была
детский врач и была занята абсолютно своей работой, медициной. С нами жила
папина сестра, моя тётушка, которая разговаривала со мной по-армянски. Я
была двуязычным ребёнком. Очевидно, во мне развилась тяга к изучению языка. Говорят,
что в год, этого естественно помнить не могу, я заговорила, путая русские и
армянские слова, выстраивая фразу на двух языках одновременно. Мама
у меня русская-русская. Прадеды с материнской стороны оба были сельскими
священниками. Мама была очень красивая женщина, северно-русский тип –
голубоглазая и без скуластости. А отец – чистый армянин. Почему
я Петровна? Потому, что когда отец кончил институт, проучился в Дрездене,
кончил то, что теперь называется Бауманское высшее
инженерное училище, и работал у Сименса, ему сказали: «Нет, не пойдёт. Перч Карапетович Манукян – не пойдёт». И во всех документах, паспорте было
записано – Пётр Карпович Мануков.
Я
была Ирина Петровна Манукова до замужества. Потом
взяла фамилию мужа. Мне не нравилось: хотелось либо Манукян,
либо что-то совсем другое. Русифицированная армянская фамилия мне не
нравилась. – Вы пишете в основном для детей? –
Чтобы я не писала, большей частью это для детей. Между прочим, у меня собран
и не издан сборник лирики. Но мне и не хочется. Я
общаюсь с детьми практически от нуля, как только смогла что-то соображать. Мы
жили, как это называлось в Доме подкидышей, который потом переименовали в
«карантин-распределитель», куда приносили брошенных детей, где сначала заведовала
мама. Жилья не было, было две маленькие комнатки при этом учреждении. Дети у
меня на глазах были с раннего детства. Разговоры были про них, и мама была
занята только этими детьми. Дети, дети, дети. А
потом, во время эвакуации, мне было 12 лет, когда началась война, получилось,
что мама сначала направила нас сестрой в Пензу к своей сестре, а потом её
учреждение эвакуировали туда же. И я помогала ей в работе с детьми. Гуляла с
ними, занималась со старшенькими детьми, которым было 5-6 лет. Тоже были всё
время дети. Когда
стала писать для детей, естественно, бывала и в детских садах, школах. Никогда
не писала для подростков. Писала для маленьких, младших школьных классов, в
детских библиотеках. Всегда
у меня налаживалось общение с детской аудиторией. Это мне было нетрудно. – Почему именно младший возраст? –
Это необъяснимо. Оно так и больше никак. – Изменился младший возраст сегодня? –
Ничего особенно другого. Читаешь им стихи, слушают, сами читают стихи, сценки
разыгрывают, вопросы задают. Всё те же, какие задавали раньше, такие задают и
сейчас. Переродиться – не переродились. Ну
да, у них больше телевизора, мультиков, сызмала
знакомятся с компьютером. Но так, чтобы это перевернуло и сделало их совсем
другими – этого не нахожу. Дети – они и есть дети. Очень любят, когда дарят
книжечки, очень любят, когда похвалишь, любят выиграть какой-нибудь конкурс,
отличиться. Дети и дети. – Недавно детская литература понесла
большую потерю. Не стало детского писателя Сергея Михалкова. Вы с ним работали много лет. Какой он был? – Так, чтобы мы вместе с детьми бывали
– такого не было. Где мы только не бывали вместе: на Международных
конгрессах, на заседаниях – где угодно, но не помню, чтобы мы были вместе
перед детьми. Он
был, прежде всего, как ребёнок. Поражал своей масштабностью, крупнотой, энергией. Может, не всегда это было видно. Он
был, представьте себе, человеком довольно внушаемым. За этот счёт к нему
подлезали не очень порядочные люди. А он принимал всё за чистую монету. При
всём его уме он был очень добрым человеком. Вот
его помощь другим людям наблюдала близко. Он любил помогать. И не был
мелочным. Уж сколько шавок его пытались грызть за пятки: и такой-то он, и
сякой. Он всегда поднимался выше, никогда не отвечал и никогда не мстил. Основное
его качество, если одним словом определить – масштабность. Он был крупный, не
просто высокий. Крупный по-человечески. А внутри так и оставался ребёнком. – Чтобы вы пожелали всем, кто с
детства знаком с вашим творчеством? –
Хорошей погоды, чтобы не было никаких катастроф, которые так надоели! Чтобы жили
спокойно, мирно и, конечно, мне хочется, чтобы любили книгу. Чтобы понимали и
не забывали: сколько бы не было плееров, телевизоров, Интернетов,
от книги, которую держишь в руках, гораздо теплее. Любите книгу. |
|||||||
Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено |