Туризм / Алтай / РИФформа / Писатели

ТАТЬЯНА ПОЛЯКОВА:

«МОЯ ГЕРОИНЯ ОЩУЩАЕТ СЕБЯ КРАСАВИЦЕЙ»...

Специальное интервью для Алтайского края [17 апреля 2007 г.]

Евгений Гаврилов: – Татьяна Викторовна, с чем была связана ваша поездка в Лондон? Каковы её цели? Какие впечатления вы оттуда привезли?

Татьяна Полякова: – Моя поездка в Лондон ни с чем не была связана. Мы просто с приятельницей собрались и полетели. Никакого отношения к моей писательской деятельности это не имело. Впечатления очень хорошие. Я представляла себе Лондон не таким. Первый раз летала. Он мне виделся таким мрачным городом, из красного кирпича, в английском стиле. А оказалось, что очень светлый и приветливый город, много небоскрёбов, и погода потрясла - все дни, когда мы там находились, было 25 градусов, ни одного дождя. Все мои представления о Лондоне оказались начисто разрушены. Это я сделала себе маленький отпуск, решила немножко прокатиться и посмотреть, как люди живут. Получилось межкнижье. Сейчас пишу очередную книгу. Буду стараться, чтобы она в июне уже вышла. Отдохнула – теперь можно поработать.

– Какая по счёту книга появится в ближайшее время на прилавках книжных магазинов?

– Это будет 53-я моя книга. 52-я вышла в марте и называется «Все точки над i».

– Кто придумывает заглавия вашим романам? Чей здесь приоритет - издательства или автора?

– Моих названий прошло в районе десяти. В основном убеждают меня в том, что название никуда не годится. Последнее время мы над каждым названием бьёмся. Над последним названием бились неделю. Моё название активно не нравилось. То, что мне предлагали – мне тоже не нравилось. И после долгой позиционной войны пришли к компромиссу. На самом деле это очень сложно происходит, как и оформление книги, каждый раз такая изнурительная борьба. Был момент, когда я со всем соглашалась, потому что чрезвычайно неконфликтный человек. Потом поняла, что нет, всё-таки надо как-то свою позицию отстаивать, и поэтому более серьёзно стала к этому относиться. И сейчас у нас такая борьба на выживание: кто первый сдастся. Надеюсь, что наши побеждают.

– Какое наиболее удачное название придумано вами?

– Хорошее название - «Деньги для киллера». Просто и вместе с тем всё так и есть. Роман действительно крутится вокруг этих самых денег, предназначенных наёмному убийце. И одно из последних - «Коламбиа Пикчерз представляет». Книжка смешная, хотя там есть и серьезные моменты, но общий тон – весёлый. И очень большой отсыл к тому, чем нас «балует» американская кинопромышленность. Штампы, на которые обращаю внимание в книге, обыгрываются и создают весёлый фон. Название вполне логически вытекает. Здесь с издательством не было никаких разногласий. Сразу согласились, что название замечательное.

– Ваше отношение как филолога к подменам знаковых для народа слов размытыми словами-эвфемизмами? Например, замена «убийцы» – «киллером».

– Слово «киллер» с середины 90-х настолько в ходу, что смысл его абсолютно не утерян. Все прекрасно понимают. Единственное, что убийца в русском языке всё-таки более обобщённое понятие, в том числе и бытовой, если говорить милицейскими терминами. А слово «киллер» к нам пришло, оно более чётко в нашем языке определяет именно наёмного убийцу. Абсолютно новый вид для нас. В какие-то моменты нашей истории данный вид был сильно специфическим, закрытая тема. И вдруг всё это на нас «счастливо» обрушилось. Наш термин не подходил, и произошло заимствование. Слово сразу определяет, о каком убийстве идёт речь. Не о Ваське с Петькой, который по пьяному делу проломил голову бутылкой, а совершенно невероятной для нас личности, абсолютно аморальной, которая берёт деньги за убийство. И в трезвой памяти, осознанно и спокойно идёт кого-то убивать. В данном случае заимствование оправдано.

Как можно спорить о таких вещах? Это же мнения разных людей. Но вообще, если речь об этом зашла, очень не люблю многообразные заимствования, все эти слова «креативный», «гламурный» и прочее. Это не оправдано. Вполне можно сказать русским словом. Когда звучит очень навязчиво, у меня это вызывает естественное раздражение. К примеру, есть в английском языке слова, для понимания которых нам надо произнести три слова. Здесь как раз вполне нормально. Вы же знаете, как происходят заимствования в языке. И то, что действительно резонно, в языке остаётся. А то, что некая дань моде, через некоторое время схлынет и счастливо из нашего языка исчезнет.

– Но слово «киллер» уничтожает из русского языка моральную составляющую, становясь привлекательным словом для детских игр, например. Убийцей никому не хочется быть, а киллером - почему бы и нет?

– С этим никто не спорит. Но оградить детей от того потока информации, который идёт со всех сторон, весьма и весьма трудно. Здесь должна быть большая доля родительского внимания. Надо за своими детишками приглядывать и, выпустив их во двор, не смотреть очередной сериал и детективы читать, а всё-таки с ребёночком пойти погулять, поговорить, присмотреть то, что ему интересно, чем он вообще занят, и в том числе во что он играет. Не думаю, что нам надо бить в колокола. Нужно просто повнимательнее относиться к детям, и всё будет нормально.

– Татьяна Викторовна, юмор, ирония и самоирония – отличительный знак всего вашего творчества. Как вы считаете, где истоки вашего юмора? Кто научил вас так воспринимать жизнь?

– Очень сложно сказать откуда что берётся. Может быть, оттуда, сверху? Человек в каком-то смысле рождается с определённым набором черт. Можно что-то воспитать, что-то приобрести, но какой-то темперамент всё-таки даётся от рождения. Сколько себя помню, очень не любила плакать и всегда, даже очень маленькая (знаете, бывает у людей что-то нервное, в какой-то ситуации, которая требует сосредоточенности, вынос знамени на торжественном параде, а человек начинает улыбаться, какое-то веселье), даже когда я разбивала в кровь коленки, почему-то не плакала, а смеялась, начинала хихикать. Может быть, это было нервным. Терпеть не могла, когда меня жалеют, и как-то всё старалась обратить в шутку. Думаю, есть люди, которые ищут повод поплакать, а есть – посмеяться. Я отношусь к последнему. Любую историю можно рассказать трагически и весело. Я склоняюсь к весёлому. Потому что толку нет как и от слёз, так и от смеха, если всё сделано, произошло. Веселье же настраивает на оптимизм. Уже хорошо.

– Был такой хороший мультфильм детства «Ох и Ах».

– Да, да. Я как раз этот самый Ах. Оптимист, и с этим уже ничего не поделать.

– Как вы считаете, что необходимо для здорового, а не пошлого юмора?

– Все шутки ниже пояса вообще не воспринимаю. Когда люди начинают шутить на строго определённую тему: сказал «задница» - и ха-ха-ха-ха! Может быть, это для немцев хорошо: они любят юмор такого типа, но русскому человеку свойственна некая тонкость. Не могу сказать, что я большой любитель телевидения. Может, просто времени на него не остаётся, но то, что смотрю, не могу сказать, что какие-то программы хороши, а какие-то никуда не годятся. На самом деле количество удачных шуток примерно одинаково – процент очень невысокий, что прослеживается во всех передачах. К сожалению, даже мой любимый КВН уже не радует. И там процент удачных шуток в районе 10-12 %. Иногда совсем не смешно бывает у наших любимых питерцев в КВНе. Тоже самое в «Комедии-клаб». Если они начинали очень необычно, то сейчас это всё на повторах, и я уже их не смотрю. Жалко времени.

То, что очень много… Много, когда слишком – это всегда плохо. Как и слишком мало. Вообще всё слишком. На самом деле это и люди понимают, потому что при таком уровне надо поднимать планку всегда выше и выше. А когда ты работаешь в таком усиленном режиме, это очень тяжело. Изо всех сил сочувствую, зная, что такое работа со словом и как самого себя переплюнуть, перепрыгнуть, сделать что-то лучше, чем ты сделал вчера. Вот от этого все эти многочисленные сбои и разочарования. Если бы их было поменьше и больше времени у людей уходило на создание программы, наверное, качество бы возросло.

– Кого вы относите к классикам сатиры и юмора в литературе?

– Если говорить о сатире, иронии и лёгком ехидстве в жанре, то, наверное, Николай Васильевич Гоголь. Традиция написания насмешливой въедливости всё-таки от него. И конечно, мне Булгаков очень нравится. Традиция традицией, а невозможно писать в XXI веке так, как в XIX или в XX. Ритм и многое в жизни меняется. То, что хорошо 50 лет назад, уже никуда не годится в наше время. Это не в оправдание себе, а как собственные заметки. Хотим мы или не хотим, но язык, литература меняются. Может быть, нам что-то не нравится. Современники того же Гоголя тоже не приходили в восторг от каких-то новшеств языка. А потом это читаем как классику. Язык и литература – вечно живой процесс. И когда происходят какие-то изменения, это кого-то раздражает, кого-то – радует, но это процесс, и относиться к этому надо очень спокойно. Что-то варится, варится, и, в конце концов, какое-то блюдо будет готово. А судить изнутри, наблюдая процесс, что из этого получится – очень сложно. Оценивать можно только через какой-то промежуток времени. Нужно рассчитывать на потомков.

– Когда вы впервые стали вести тетрадь записей?

– У меня с детства привычка всё что-то записывать. Какие-то мысли появляются, тебе кажется, что ты его запомнил, а если ты переключился, мучительно вспоминаешь, чего же ты хотел. У меня с детства склонность фиксировать какие-то моменты, чтобы к ним потом вернуться. И книжек таких у меня накопилось безумное количество. Я с удовольствием узнала, что этим же «грешил» Леонардо да Винчи. И очень серьёзно подойдя к этому вопросу, дав себе труд немножко поразмышлять, пришла к выводу, что это некий способ познания мира. Человек пытается всё это зафиксировать, чтобы на досуге поразмышлять. Не просто так пробежаться по жизни, а в некоторых местах просто остановиться и задуматься. Теперь это делаю сознательно, с большим удовольствием фиксирую, чтобы поразмышлять и доставить себе ещё большее удовольствие.

– Что вы думаете о месте писателя в истории?

– Человек, который всерьёз занят тем, чтобы оставить след в истории – для меня странная личность. Нужно просто заниматься любимым делом, если оно есть, если его нет – надо найти, и по возможности быть счастливым. А там как получится. Вспомнят – большое им спасибо, не вспомнят – ну что ж, огромное количество людей жило до нас, и мы о них даже не знаем ничего. Почему бы не быть одним из них? Честно говоря, меня это не очень интересует. Не забиваю себе голову подобными размышлениями, безумно счастлива, что делаю то, что мне очень нравится. Сажусь за стол – и счастлива. А всё остальное – вторично. Безумно повезло, что это кому-то надо и за это ещё деньги платят. Не ходить уныло на работу в какой-то офис, который глубоко несимпатичен, просто потому что приличные деньги. Такое счастье свалилось: ты занимаешься тем, что безумно нравится, чем бы и так занималась, а тебе ещё за это говорят, какая ты молодец. Мне повезло, и нет никаких вопросов ни к судьбе, ни к потомкам. И всё остальное настолько вторично, что меня не занимает.

– Почему выбран жанр романа от первого лица? В чём положительные и отрицательные стороны этого подхода?

– Отрицательная – некая повторяемость. Это я, я, я. И то, что это «я» диктует, невозможно выйти за эти рамки. Есть авторы, которые пишут от первого лица, а в какой-то момент начинают и от третьего лица. Это неправильно, неграмотно, идёт сбой интонации вообще всей книги, и этим никогда не пользуюсь. Большое преимущество – моя героиня всегда что называется «человек толпы» и никакого отношения к правоохранительным органам не имеет. И, естественно, мне как человеку, очень далёкому от всех этих милицейских дел, какие-то вещи очень сложно описать. С трудом, например, представляю, как можно отличить одно оружие от другого. Пистолет для меня есть пистолет и всё. Железка в руках. И перестанем об этом говорить. В своё время выбрала как раз такую манеру изложения просто потому, что это освобождало от очень многих ляпов. Героиня-женщина, весьма далёкая от криминалистики, и описывает только то, что видит. Не факт, что она описывает правильно. Ей показалось так, она так считает, но никто не сказал от имени автора, что так было.  Это освобождает от описания каких-то воровских сходок (правда, у меня их и нет, но это я для примера) и прочее-прочее, тех вещей, которых не знаю. Женщина, её взгляд, то, что она видит и как она видит. Мне это очень-очень удобно, и в ближайшее время не вижу повода и желания переходить на повествование от третьего лица.

– Вы никогда не описываете своих героинь. Пробовали вы когда-либо, хотя бы для себя, создать образ красивой женщины? Что, на ваш взгляд, представляет собой красивая женщина?

– Почему никогда не описываю – понятие красивой женщины слишком условно. Не буду упоминать о том, что говорят психологи: «Хочешь быть красивой – будь ей!», и некоторые женщины успешно это доказывают. Вы видели фотографию Мата Хари? С точки зрения современного человека, красоты там кот наплакал. Но биографию и успехи данной дамы вы знаете. Что мужчинам нравится, до сих пор никому не понятно. Для меня это условно. Книги читают разные женщины: одна блондинка, другая – брюнетка, и пусть каждая вообразит ту самую красоту, которая ей ближе и симпатичней. Точно так же и с мужчинами. Представьте, что читает мужчина книгу, а я напишу, что она высокая брюнетка, а у него рост 1,60. Какая высокая? Для него красивые женщины – невысокого роста, и он, быть может, предпочитает блондинок. И пусть он так считает. Для повествования это принципиального значения не имеет: как она выглядела на самом деле. Главная моя героиня себя ощущает красавицей. И мужчины с этим согласны. Смотрят на неё и говорят: «Красавица!». Всё.

– Татьяна Викторовна, чем вас привлекает запись ваших произведений пером на бумаге?

– Сейчас уже отказаться от этого очень тяжело, привычка. Я уже работаю десять лет, в июне будет десять лет, как вышла первая книга. Как–то уже ни к чему менять свои пристрастия. А почему? Наверное, ещё со студенческой привычки быстро всё записывать. Я сажусь работать, когда у меня какой-то есть определённый видеоряд, хорошо знаю, что буду делать сегодня. Моя задача на первом этапе – как можно быстрее всё записать. Картинка перед мысленным взором движется, а я её быстро описываю. А уже потом начинаю придираться к словам и к прочему, как-то всё менять местами. Но на первом этапе важно максимально точно всё зафиксировать. И здесь не очень люблю компьютер. Не умею печатать вслепую и если буду смотреть на клавиши, потом – на монитор, это займёт безумное количество времени. Это первое.

Второе, я очень много бываю в разъездах. А с тетрадкой можно где угодно пристроиться, тихо сесть, ни к чему не подключаться, ни от чего не зависеть. Есть тетрадка, ручка – и сиди себе счастливо, в том числе, например, в самолёте. Никто не будет подходить и просить выключить компьютер или ещё что-то.

И ещё одна проблема – чисто учительская. Когда я вижу готовый текст на мониторе, например, сразу появляется желание расставить все запятые, привести всё в порядок. Я начинаю заниматься вещами, в данное время совсем не нужными. А мне, как уже сказала, очень важно быстро всё сделать, чтобы ритм не сбивался. Мои книги читаются очень быстро, на одном дыхании. Чтобы сбоя не произошло, всё должно быть очень чётко. Это кажется, что просто. На самом деле – не очень. Это мои авторские заморочки, и они оправданы.

Свои записи я не раздаю, потому как это всё-таки тетрадка. Но зато я отметаю сразу все поползновения о том, что на меня кто-то работает и прочее. Были у меня журналисты, спустились в подвал моего дома и увидели огромное-огромное количество тетрадок в 96 листов и рядом стопки рукописей, набранных уже на компьютере. Если у кого-то возникнет желание усомниться в авторстве – вот, пожалуйста, заходите в мой подвал. Тетрадки все датированные, есть привычка, начиная тетрадь, новый роман, ставить дату и тетрадочка к тетрадочке. Никому в голову не придёт, что я чужое переписываю 53 раза по четыре тетрадки. Это просто бред. И ещё красными чернилами правила. Я свободна от каких-либо домыслов по поводу чужой помощи.

Сейчас очень любят писать о литературных неграх и прочее, не понимая, что если человек талантливый – какой смысл ему работать на другого? Если он напишет своё, он получит свои деньги. А если человек неталантливый – зачем он известному автору? Портить то, что он уже сделал? Люди часто увлекаются какими-то идеями, совершенно забывая о логике. Это иногда очень забавно наблюдать.

– Трепетная любовь к тетрадкам в 96 листов у вас повелась со времён института?

– Нас в своё время не особенно баловали разнообразием. 96, 48. Вот так они у меня и кочуют. Я не воспринимаю 80 листов именно потому, что привычка. Знаю, что две тетрадки по 96 листов и 48 – это примерно одиннадцать авторских листов. Если у меня две тетрадки уже написаны, надо уже ускоряться поближе к концовке. Я иногда увлекаюсь, и мне сложно себя в рамках держать. А здесь уже некий красный сигнал: не увлекайся, не надо новых персонажей и новых событий. Всё, надо сворачивать бурную деятельность и напрямую выходить к личности убийцы. Так что это тоже оправдано.

Ещё привычка – писать в тетрадке в клеточку на каждой странице. Не знаю, с чем это связано, но это неистребимо. Если тетрадка в линейку – полный дискомфорт и не могу писать. Пишу на одной странице, а вторая пустая, и когда начинаю править, как раз на второй странице все правки выношу. А потом секретарь, который делает набор в первом правленном варианте, набирает, и дальше уже идёт работа непосредственно с напечатанным текстом. Но это уже долго.

– Татьяна Викторовна, единственный, на ваш взгляд, удачный контакт с кинематографом – «Тонкая штучка». Как вы считаете, почему не складываются столь же удачно ваши дальнейшие контакты с киношниками?

– В этом моя большая вина. Если говорить о последующих фильмах, то я самоустранилась. У меня очень большое уважение к творческим людям, и я всегда считала, что кино – это совершенно другой вид искусства. Своё уже сделала, а другим людям предоставлена возможность сделать так, как они это видят. Поэтому никакого участия ни в чём не принимала, даже сценарии не читала. И в этом была моя ошибка. Что теперь говорить, когда самоустранилась, а теперь какие-то претензии? Поэтому спрашивают, врать я не люблю – отвечаю: «Не нравится». Если бы мне хотелось что-то увидеть, близкое к тому, что в своё время написала, то, наверное, стоило как-то в этом поучаствовать.

Сейчас у меня очень негативное отношение к возможным экранизациям. Считаю, что мне надо дождаться человека, с которым пообщаемся. Придём к каким-то совершенно однозначным и для обоих понятных выводам и только после этого начнём какое-то совместное творчество. Поэтому сейчас не тороплюсь и очень осмысленно подхожу к этим вопросам. Ещё одного разочарования просто не перенесу. Будем надеяться, что встречусь с хорошим человеком.

Вообще, как говорят пресвященные: «Истинные знания всегда приходят вовремя. Не раньше и не позже». Я склонна считать, что в жизни каждого человека все настоящие события должны прийти вовремя. Не раньше и не позже. Наверное, человек, который мне необходим, где-то на подходе. И в нужный момент встреча произойдёт, всё сложится, и появится хороший фильм. А если не появится – тоже не проблема, так как это вторично для меня. Для меня важно то, что сама сделала. Очень интересно увидеть то, что ты сделал чужими глазами. Я очень много общаюсь с читателями, и мне всегда безумно интересны отзывы, как они всё видят. Когда пишу, то вижу так, считаю, что это правильно, такое видение. А иногда люди поражают тем, что воспринимают всё с точностью до наоборот. Это такое открытие всегда! Странно и безумно интересно. И фильм, наверное, тоже какое-то открытие. Смотришь сыгранное, сделанное, увиденное чужими глазами. Другое дело, когда это на отторжении и удовольствия никакого не доставляет. А так, конечно, хотелось бы увидеть что-то такое очень симпатичное.

– Как называлась ваша дипломная работа в институте?

– Моя дипломная работа – «Традиции и новаторство в книге «Василий Тёркин».

– Вы очень любите классику – оперу, балет. Это было связано с вашими занятиями музыкой в детстве?

– Скорее, наоборот. У меня был очень странный для девочки из рабочего квартала интерес к балету, и мама меня в шесть лет за руку отвела. Там счастливо шесть лет отзанималась. Вообще сложно сказать, откуда что берётся, каким-то образом это на меня повлияло. В своё время по радио очень любили передавать программы по заявкам сельских учителей и прочие программы, где бесконечно крутили самые популярные классические произведения. Очень, например, учителя любили «Полонез» Огинского - шутка. А так как я в садике не была, была себе предоставлена, то, естественно, родителям надо было как-то меня загружать. Что-то же я должна была делать. Поэтому меня очень быстро научили читать, с трёх лет читала детские книжки.

Меня обычно садили в большое кресло, обкладывали подушками, включали радио,  выложат огромное количество книжек в это кресло, чтобы я часа 2-3 перед сменой у родителей была занята. Наверное, хорошо, когда человек предоставлен сам себе на какое-то время, и он может найти для себя интересное в этой жизни.

А если говорить о театре, почему опера и балет, то я абсолютно не воспринимаю драматический театр. Наверное, мне нужно, чтобы либо это было кино – виртуальная реальность, либо абсолютный отход от реальности, то есть не говорят, а поют, не говорят, а танцуют. А драматический театр… В своё время многие знаменитые спектакли видела, но когда меня спрашивают, то жму плечами и никакого особого впечатления на меня всё это не произвело. Не знаю, как это можно назвать. Может, особое восприятие мира, в том числе и театра. Для меня театр – это люди, которые занимаются фиглярством, и никакого сопереживания с ними не испытываю.

Насчёт музыки? В детстве занималась балетом, а там обязательные классы были. И на пианино мне всё-таки пришлось поиграть. Не могу сказать, чтобы дружба с инструментом у нас счастливо сложилась, но сейчас об этом сожалею.

– Когда вы впервые попали в оперу или балет?

– У меня родители были очень прогрессивные. Таскали везде и всюду. И насколько помню, в Третьяковку попала в первый раз лет в пять. Очень хорошо себя помню в первом классе, когда мы с мамой ездили на мои первые каникулы как раз в Большой театр. Мы смотрели «Лебединое озеро». Это что-то совершенно незабываемое, до сих пор помню. Может быть, там и фантазирует что-то ум, но впечатления помню. А мама говорит, что первый раз мы были в театре, когда мне было четыре года. Этого в памяти не осталось, наверное, была слишком маленькая. Мне в этом плане повезло: близость к Москве. А потом у нас было очень много родственников в Москве. Тогда были магазинные проблемы: бесконечно приезжали за обувью, солью, спичками и т.д. И мама всегда меня с собой брала, мы оставались с ночлегом, и вечером у нас была обязательно культурная программа. Мама сама большой любитель театра. У нас была либо Третьяковка, либо Пушкинский – если днём, а вечером обязательно в театр. Очень любила мама дневные представления в воскресенье, потому что нам было очень удобно вечером уезжать.

Тогда, может быть, было меньше возможностей что-то увидеть интересного, а мама любопытная была и хотела свою жизнь украсить. Она совершенно разумно поступала и что могла себе позволить, то и делала. Сейчас люди едут в Испанию смотреть что-то, на Гавайи, а тогда об этом и речи не было. А нормально жить хотелось всем. И каждый устраивал свою жизнь как мог.

По поводу детей и родителей. Многие сегодня ахают и охают о том, какие дети. А когда спрашиваешь человека: когда последний раз с ребёнком своим разговаривал? Не о том, сделал ли он уроки или вовремя поел, во сколько пришёл, а разговаривали как люди. То, что в русском языке называется глупым словом «за жизнь». Когда последний раз, и к какому выводу вы пришли в результате этих разговоров? И оказывается, что общение с детьми сводится к следующему: «Тетрадку принеси. Ага. Английский сделал? Ага. Пошёл гулять, чтобы через два часа дома был!» И вся родительская любовь и родительское воспитание. А потом люди совершенно серьёзно говорят: «Я для него, да я там…» Да мне не надо ваши кроссовки! Вот и всё. А чем он два часа занимается – вам и не интересно. Главное: сказал в девять дома - вот он здесь. Всё, жизнь прекрасна! А с чего вы взяли, что до девяти нельзя заниматься бог знает чем?

– Со времени учёбы в институте вы привыкли много читать. Какую книгу вы перечитывали много раз? Что даёт вам прикосновение к любимым произведениям?

– Моя большая бесконечная любовь – Фёдор Михайлович Достоевский. Это человек, от которого что  жду, то и получаю. Перечитывание не всегда бывает счастливым. В своё время сделала для себя вывод, что хочу быть писателем, потому что прочитала роман Айрис Мэрдок «Под сетью», где речь идёт о молодом пишущем человеке. Ничего особенного в сюжете, его размышления, поиски самого себя. И когда прочитала, на меня это такое впечатление произвело, а мне было тогда лет 16, поняла, кем хочу быть. - «Я хочу быть космонавтом». - «А я хочу быть писателем». Мне представлялось, что, как и он, буду везде ездить и на маленькие деньги жить весьма скромно. Зато много чего посмотрю. Потом поняла, что в нашей стране этот вариант очень заковырист. Куда-либо выехать за рубеж было вообще проблемой.

Но это не важно. Перечитывала этот роман раз пять и каждый раз с большим удовольствием. А потом его на полочку задвинула, и в этом году, отправляясь отдыхать, обнаружила и решила его почитать как раз на отдыхе. Произошло следующее: читаю, всё хорошо, заметки свои на полях читаю и ухмыляюсь, а не берёт за душу. Вдруг пришла к выводу, что перечитывать не всегда полезно, особенно любимое. Мы, к сожалению, меняемся, и многое, что нас волновало и трогало, вдруг проходит. Книга хорошая, как и моё отношение к герою, но как читателя душу не трогает. К сожалению, не первый, не единственный раз это было. Осторожнее надо относиться к любимым авторам.

– Кто вы по гороскопу?

– Я родилась 14 сентября 1959 года: Дева и Свинья. Это меня и спасает. Дева - педант, как известно, довольно занудливая особа, и эти черты я в себе узнаю. А вот Свинья - животное оптимистичное, весёлое, и это немножко перекрывает друг друга, и получается вполне такой симпатичный образ. Так что мне и в этом повезло.

– Ваши пожелания всем любителям вашего творчества в городе Бийске Алтайского края?

– Желаю всем счастья. Того самого, о котором мечтается. Для каждого оно своё. Всем желаю благополучия, сибирского здоровья и богатства всем. И материального, и духовного. Я считаю, что богатым быть не грех, а очень полезно.

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru