Туризм / Алтай / РИФформа / Писатели

СЕРГЕЙ ПАТРУШЕВ:

«Я НЕ ХОЧУ БЫТЬ ПРОФЕССИОНАЛОМ»...

Евгений Гаврилов: – Сергей Владимирович, давайте поговорим о вас и о вашей поэзии?

Сергей Патрушев: – Родился, закончил МАИ, начал писать тексты. Не помню, какие встречи меня толкнули на ту или иную песню. И потом это было всё давно – я сейчас ничего не пишу. Просто живу.

То, что я писал для песен – это подневольный труд. И поэтому говорить о нём в превосходных степенях: «вот я написал» – смешно. Это ремесло.

А не ремесло – то, что пишу для себя. Люди иногда говорят прозой, иногда – стихами. Я иногда говорю стихами, что происходит со мной, будничное. Только стихами, в рифму. И всё.

На другие вопросы у меня нет ответов. Врать не хочется. Я практически не с кем не общаюсь. Катаюсь на велосипеде. Об этом и пишу.

– Одни и те же маршруты не рожают новых мыслей.

– Человек всегда меняется, у него появляются новые мысли. Маршруты, конечно, одни и те же. Где я найду другие? Еду в лес и катаюсь.

Трудно рассказать о внутренней жизни. Внешне она у меня никакая. Нет ни событий, ничего. Есть подпитка изнутри.

Знаете, как жил Иммануил Кант? Он вставал в определённое время, ходил гулять, возвращался. Внешне его жизнь день ото дня ничем не отличалась, ничего не происходило. Но внутренне он менялся. И писал книги. Вот и я также.

– Но прежде, чем он начал так жить, он набрал определённую сумму знаний, которые позволяли ему творить автономно. Книги какие-то прочитал.

– И я читал. И какую-то бурную жизнь прожил. Всё-таки мне 55 лет. Наверное, всё это как-то во мне переваривается сейчас. Но рассказать об этом нельзя. Как увидеть, что во мне варится? А внешне…

Понимаю, что нужны какие-то весёлые факты: а вот я эту песню сочинил пьяный, валяясь под забором… Таких историй у меня нет. Такое интервью интересно.

Понимаете, какая штука: внутренняя жизнь моя уже выражена в стихах. Они самодостаточны. Я написал стишочек, бросил его в Интернет – он валяется. Люди заходят, читают, что-то пишут по этому поводу. Я с ними разговариваю, отвечаю. Иногда, даже безотносительно к стишку.

Если бы вы меня знали, были моим другом, мы с вами не один литр выпили, гуляли, ходили, говорили – это одно. А как я могу в интервью рассказать события моей жизни? Внешних событий мало. Я же не буду рассказать, как женился. Хотя, это очень повлияло на меня. Как рос мой ребёнок – кому это интересно?

Если люди интересуются мной – пусть читают мои стихи. Есть, напрмер, стихотворение «Велосипед». Просто описание езды на велосипеде. Но в стихотворной форме. Там всё понятно. Под этим стихотворением все подписываются. Многие даже купили велосипед.

У меня все такие стишки. Не как в песнях. Не романтичные.

Говорить о песнях не хочу. Это работа за деньги. Совершенно не романтичная.

– Какие поэты на вас повлияли?

– Читать поэзию, честно сказать, не люблю. Я читал Маяковского, Бродского – всех понемножку. Но нее люблю поэтов и поэзию. Поэтому трудно сказать, кто повлиял на меня. Как-то этому научился. Но кто – не знаю.

– Почему вы не любите поэзию?

– Могу объяснить физиологически. Кушают все. Но это не значит, что если кому-то нравится что-то, то это должны все кушать с восторгом. Но то, что нравится тебе, ты потребляешь со вкусом. Это объясняет моё отношение. Я люблю писать, но не люблю читать.

Даже знаю, что для меня это вредно. Когда кого-то читаешь, сразу начинаешь подражать. Неосознанно. Не хочу этого. Лезут чужие метафоры. Они же попадаются, они же оседают в голове. И оказывается, что ты говоришь, а это свистнул у кого-то неосознанно. Ещё и поэтому не люблю читать поэзию.

– Тогда вообще не надо ничему учиться с пелёнок, чтобы стать вполне независимым.

– Это не значит, что осознанно это делаю. Русский язык, конечно, выучил. Никто меня об этом и не спрашивал – взяли, да научили. Среда такая. А дальше не интересовался поэзией. Мне неинтересно было читать в рифму. Так получилось само. Не говорю, что это мой принцип. Мне, правда, не интересно никого читать.

Это было очень давно. Знаете, как в школе дают отторжение от поэзии? Выучите этот стишок, вот этот… Все поэзию не любят в школе. Так и заложили такое отношение к ней.

Тем не менее, когда-то прочёл всего Пушкина, лет в 17-18. Был такой период. Мне было интересно. Но тогда не писал, просто читал.

А потом стал писать. Коряво, криво, но мне было интересно это делать – писать, а не читать. Никогда не учиться писать. Это не интересно.

Таких много людей. Я не одинок. Думаю, что они есть. Но я их не знаю потому, что ни с кем не общаюсь. Мне не хочется ни с кем общаться. Мне самому с собой хорошо. Бывают экстраверты и интроверты.

Хотя  могу с любым человеком пообщаться. Может, наобщался уже за жизнь. Сейчас у меня период затворничества. Просто не понимаю, зачем общаться, если можно в это время думать. Вы знаете, что общение бытовое. Можно целый день общаться, а толку никакого.

– Есть ли цель вашего самовыражения?

– Если целью назвать процесс, то, наверное. Мне нравится это делать. Не нравится потом перечитывать, книжки издавать. Меня издали, в каком-то  сборнике, но я его даже не взял – боюсь читать свои стихи. Уже ничего нельзя переделать, сам видишь – коряво и глупо, ты сам так уже не думаешь.

Мне интересен процесс сочинения. Это как медитация. Впадаешь в какое-то состояние, а потом от него остаются какие-то слова. Но они уже не работают. Я не попадаю в то же состояние, перечитывая. А кто-то из читателей может попасть. Но мне это уже неинтересно.

Я понял, что мир не надо менять. Он и так прекрасен. Менять мир – это ленинизм. А я когда-то пошёл по пути буддизма, начал его рекламировать. Но сейчас понимаю, что каждый и сам найдёт эти книжки, если ему надо. Так что я буду перепевать, популяризовать, упрощать? Но был такой период.

Сейчас мне просто интересно впадать в состояние, после которого случайно, не намеренно остаются какие-то слова. Они уже не важны. Это отходы производства. Важно то состояние, после которого они случайно остались.

О целях не думаю. Смыслов найти можно сколько угодно. Был смысл, когда получал за это деньги. Кормил сына, это было работой. Сейчас трудные времена, это не приносит никаких денег.  И этого смысла уже нет.

Настоящая поэзия – когда ты пишешь не за деньги. Получается здорово, свободно, легко. Форма не держит, никакой надсмотрщик не стоит.

А песни, почему я не хочу об этом говорить, хотя есть хорошие, всё писалось искренне, никогда на потребу, но всё-таки это был подневольный труд. Есть определённая форма, размер. Я уже сижу и считаю. Ага! Вот тут нельзя – размер меня держит. Это ненастоящее творчество. Я вообще противник коллективного творчества.

– Были примеры, когда вы определяли, куда надо двигаться?

– Нет. Было, когда просто брали мои стишки. Это было мне легче всего, когда что-то написано, взяли и переложили на музыку. Но это было очень редко.

Но вообще-то песня так и должна создаваться. В песне музыка первична. Если она ещё и говорящая (бывает такая музыка), то там уже настроение сказано, надо просто найти, просто, как ремесленник, подобрать слова под это настроение. А бывает такая музыка, что просто ничего не рождается. Даже за деньги.

Опять же, как ремесленник, занимавшийся этим почти тридцать лет, я много знаю об этом и, в принципе, могу под любую музыку что-то найти. Но мне это надоело ещё и по-другому, из-за круга тем.

Возьмите десять разных песен и посмотрите: о чём они спеты. Особенно попсовые. Они все о любви. Тематически они об этом. И, написав их энное количество, я их никогда не считал, меня вдруг затошнило оттого, что сам же всю поляну истоптал. Тут уже ничего не скажешь. Можно только повторяться. И как-то всё это и закончилось.

В стихах могу о чём угодно писать. Всё, что в жизни происходит. В песнях этого нельзя делать по определению. Песня – это одна мысль. Там нельзя тысячи метафор, тысячи смыслов. Это может позволить Гребенщиков. Но у него и жанр такой.

А в этих заказных песнях мне нечего говорить. Гребенщиков – свободный человек, который всегда делал то, что хотел. Вот разница в его песнях. Опять же, это – не коллективное творчество. Он сам пишет музыку, слова, сам поёт.

А здесь коллективное творчество состоит в том, что композитор придумал музыку, я придумал текст, певец поёт как-то не так, как было задумано, аранжировка чья-то. Тысячи людей участвует, а получается в итоге, что никто ни за что не отвечает.

Текст хороший, музыка хорошая, спето – тоже ничего, а вместе - …

– Но вы и музыкантом попробовали себя.

– Было. Я даже пел со сцены. Попробовал. Мне это не понравилось. Я не артист. Мне было гнусно петь всё время одно и тоже. Заучивать слова. Постоянно их забывал. И потом пою я плохо. Но был период, когда получал какие-то денежки за это. Это спасало. Но делал это через силу.

И потом, как и все поэты, читаю я свои стихи гнусно... Вы слышали, как читает Бродский? Убил бы вообще! Вообще, мысль произнесённая есть ложь. Даже зарожденная в голове. Всегда можно этому возразить, оппонировать.

Вот Мисин мои стихи читает – просто падаю. Потрясаюсь: неужели это написал я? Он уметь читать, интонировать. А я не умею читать вслух.

И опять же: я написал и забыл. Если это буду помнить, как же дальше буду писать? Стихов своих не помню насмерть. Ни одной строчки! Когда-то понял, что это и есть моё предназначение.

Вначале мне было стыдно. Меня стыдили: что же, ты своих стихов не знаешь? А что: я должен встать на стульчик и вам их читать? Зачем мне это знать? Я и своего номера телефона не помню. Но я же себе не звоню.

Также и со стихами. Когда это осознал, мне стало неинтересно, что об этом говорят. Я пишу, мне интересно писать. А читать и запоминать – неинтересно. По-моему, это совершенно естественно. Ничего необычного нет.

Есть другое: люди-артисты, которые могут петь эти песни по десять тысяч раз. Но это – другие люди. Люди разные. Есть люди-инструменты, люди-мастера и т.д. У каждого своя специфика. И когда ты сам понимаешь свою специфику – здорово. Для меня самое главное – понять: кто ты есть? И кто ты не есть?

В молодости было непонятно. Я лез на сцену, пел, у меня были какие-то альбомы. А потом понял – это не моё. Потому, что то, что я делаю – хуже, чем делают профессионалы.

А теперь у меня такой образ жизни: всписнулось, ну и списнулось.

– Может, это тоже определённый период?

– Конечно. Дай бог пожить ещё немножко. Мы с Мисиным часто спорим. Он говорит: «Ты должен быть профессионалом». А я говорю: «Я не хочу быть профессионалом». Три года вообще ничего не писал. Мне было хорошо. Потом опять стал писать.

Это для меня в жизни не главное. То я дом строил, то был сыном занят, то ещё что-то. Мне интересно изменяться. А ему надо сохранять мастерство, уровень. Опять же: я его не осуждаю. Он – такой человек, а я – такой. Но его это коробит, потому что я ушёл. Только мы начали что-то писать, стало вроде получаться вместе, но мне надоело – и я ушёл. А он «осиротел». Опять же, это – не нарочно.

Просто каждый живёт своей жизнью. Как получается. Поэтому говорить ещё о чём-то там, сделанном для меня – какая-то дичь. Потому что я не помню этого ничего, не запоминаю. Как и стихи. Истории создания песен, и песни не помню, их не слушаю.

Мне надо идти куда-то вперёд. Куда? Не знаю. Но мне так интересней. Постоянно, причём бесцельно. Я не знаю цели. Но какие-то цели получаются исполненными.

Это даже не цели. Мне интересно было попробовать: умею я писать песни. Умею. Даже получилось так, что получал за это деньги. И получил массу свободного времени. Я бросил инженерить, перестал ходить на работу. У меня как раз родился сын. Мы с ним с утра до ночи, как два маленьких дурака, играли. То, что я писал песни, дало мне возможность так жить. Хотя, не стремился к этому.

Также и дальше происходит. Не знаю, где я окажусь через год, что со мною будет. Цели у меня нет, но всё равно что-то происходит в материальном мире только потому, что меня куда-то несёт.

Есть люди, которые ставят себе цели и достигают, а я не ставлю и достигаю. Но не считаю это целью. Живу, как и все, в принципе. Правда, если бы так жили все, то жрать бы стало нечего – никто бы не сеял, не пахал.

– Тут вопрос о предназначении.

– Большинство людей не находит своего личного предназначения, и дара своего не разрабатывает. Встают на социальные рельсы: школа, институт, женился, дети, машина, дача. У них есть цель, которую достигают. Но с моей точки зрения, они проживают холостую жизнь. Они не сделали ничего, кроме ребёнка. Метнули его в будущее.

Мне не интересно ехать по социальным рельсам. Достигать неких материальных ценностей, целей. Чтобы можно было сказать: вот я достиг этого – меня три машины, вилла на Канарах или дачка маленькая. Никогда этого не достигал, даже этого боялся.

Но зато прожил жизнь, может, несуразную, несусветную, но страшно в кайф. Тяжело было, были муторные проблемы, но всё это кайфово. Во всём всегда видел радость, шёл своей дорогой.

Рассуждать, что сделано – не дело творца. Считать на долго что-то созданное тобою или на краткий миг. Если это людям нужно, они это запоминают. Мне дико даже думать: сколько будет жить это и будет ли?

Не говорю, что лучше – то, как к этому отношусь я. Оно вызрело за 55 лет. Можно сказать, что человек – отец, инженер, но это ничего не говорит о нём. Это некие социальные функции.

Большинство людей как использует телевизор? Они его смотрят и берут пример оттуда. Вот рассказали про артиста: как он жил, умер – и человек берёт с него невольно кальку. Подсознательно. Я ТВ не смотрю ещё из-за того, чтобы не программироваться. Это действуют на подсознание – не захочешь, а что-то утащишь.

Недавно прочёл, что учёные выяснили: человек ничего не забывает. Ничего! Всё хранится в памяти. А память у человека приблизительно порядка 40 гигабайт. Не так уж и много. Эти 40 Гб легко забить одними фильмами. И забыть это невозможно. Ты даже не помнишь всего, но это там лежит. А когда ты забил эту память – всё, дальше ты уже не можешь ничего получать.

Что такое склероз? По существу, не просто засорение сосудов, а ещё и забивание памяти. Мне ещё в детстве понравилось отношение Шерлока Холмса к этому. Из-за этого плохо учился. Если мне не интересно – зачем мне это надо?

Зато есть интересные вещи для меня, которые для вас может ничто. Туда макаюсь, плаваю, запоминаю, варю в себе, перевариваю.

Тем не менее, есть люди, которые заставляют всех знать одно и тоже. Государство, школа. Запихнуть некие знания, чтобы потом общаться на одном языке. Чтобы говорили в государстве не просто одним и тем же языком, а символами, ассоциациями. Вот этого всегда боялся. Мне это было неинтересно с самого детства.

Поэтому нырял то в театр на Таганке, всё пересмотрел, мне тогда это было дико интересно. Потом было 20 лет буддизма. Опять же это всё остаётся, переваривается. Я не просто энциклопедически начитался – и всё. Всегда применял прочитанное. Поэтому мне неинтересно читать, допустим, Донцову не потому, что она глупая или что-то друге. А потому, что мне не нужны эти знания. Кто кого убил, как находить следы.

Книги читал всегда неестественные. Те, которые мог применить в жизни. Поэтому не люблю художественную литературу. Ничего не возьмёшь из неё для жизни.

Тот же буддизм читал, но брал только суть. Не выучил этих всех терминов. Мне это было не нужно. Сейчас спроси меня: как звучит то или другое на санскрите – не знаю. Когда читал, понимал суть. А названий не запоминал. Как говорил один персонаж: картинки и таблицы пропускаю, а в суть вникаю.

Всегда читал, и тут же это всё применял. Мне неинтересно было, как это называется. Просто применял на практике. И оно применялось. А теперь уже вошло в плоть и кровь и о буддизме не смогу даже поговорить на буддийском языке. Но применять – всё применяю.

Я взял то, что мне жизненно необходимо. Буддизм попался в такую минуту, когда беспросветность у меня была со всех сторон. И не знал куда бежать. Он мне очень помог. Буквально выжить. И сформировал меня. Опять же: одному человеку попался буддизм – а ему не надо. Это – не для него. Не работает. Просто такие люди бывают. Не пофигисты.

Тот же Мисин не может быть пофигистом. Он профессионал, работает, всё время что-то пишет и даже вынуждает себя, когда не хочет. А я наоборот. Я – пофигист. Не люблю работы, подневольщины. Нет денег – и чёрт с ними!

– А как же потомки?

– Не думаю, что Тютчев, когда писал, думал о том, что его стихотворения будут в учебниках. Я точно также. Иногда что-то формулируется, выскакиваешь из этого состояния и видишь то, что было не сформулировано, неосознанно, вдруг обрело какую-то формулу. Иногда. Чаще – это выражение настроения. Глубинного, подсознательного. А цели нет. Если будет цель, то ничего не будет.

Есть у меня какие-то регалии, которые мне давали за какие-то тексты. Но есть жизнь. Я вырастил ребёнка. С нуля до 22 лет. Без мамы. Это как дерево посадить, сына вырастить. Вот это – дело. Но хвалиться этим – глупо. Я же не нарочно.

О личном мне сказать нечего, о песнях – нечего. О стихах – нечего. Так о чём тогда говорить?

С социальной точки зрения я – никто, и звать меня никак. Но я всегда осознанно к этому шёл. Мне не интересно было играть в общественные игры. И писать песни было не интересно.

Был период, когда было интересно: могу ли я? Как задача. Могу ли я 16 кг поднять левой рукой сто раз? Могу. А могу песню написать? Могу. Но когда это можешь, это и это, становится скучно. И очень хочется чего-то другого. А песни писать – очень не интересно. Очень это подневольно, несвободно. Заданная несвобода.

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru