|
Туризм / Алтай / РИФформа
/ Писатели ВЛАДИМИР БУШИН:«Я
БЫЛ СТУДЕНТОМ ШЕСТИ ВУЗОВ»...
Специальное интервью
для Алтайского края [27 февраля 2007 г.] |
|
||||||
Евгений Гаврилов: – Владимир
Сергеевич, у вас так много написано о Солженицыне. Почему так много внимания
вы уделяете этой тематике? Владимир Бушин: – Да, у меня есть книга о Солженицыне. Есть и
второе её издание, которое – в общем-то это одно и то же, только слегка
расширено. Даже существенно. Книга вышла тремя изданиями. В первом издании
она называлась «Вторая Сахарова». Но потом Сахаров умер, и во второе издание
я его не включал, а добавил какие-то другие материалы. И вот третье издание -
«Неизвестный Солженицын». Издательство предложило такое название. Сейчас же
клюют на всё «неизвестное». Сейчас кругом «неизвестное». О
Солженицыне я писал долго, давно. Ещё были мои статьи о нём в газете
«Советская Россия», когда с ней сотрудничал. Встретил
же я Солженицына хорошо, приветствовал, мы были знакомы. Но он нас всех
обманул. Он представился совсем другим человеком. Его поначалу расхвалили и
Константин Симонов, Самуил Маршак, Григорий Бакланов, Михаил Шолохов. А потом
все стали плеваться, когда поняли, что это за фигура. И все стали его
проклинать. Он
ведь как говорил: «Прошёл всю войну», служил в батарее. Как бы артиллеристом.
А оказалось, не всю войну. Попал на фронт в мае 1943 года, уже после
Сталинградской победы, война уже была не та. И был не в артиллерии, а в
звуковой разведке и к артиллерии, к пушкам и снарядам не имел вообще никакого
отношения, а имел дело с приборами, которые вели наблюдение за выстрелами. Он
обманул всех целиком - всех, кого только можно было. Потом
я обнаружил, что мы с ним в одних и тех же местах воевали. Он служил в 48-й
армии, а я в 50-й. Но дело не в том, что номера близкие, ведь не обязательно
близкие номера близко воюют. Мы оба были в Восточной Пруссии, где его и
арестовали в феврале 1945 года. А мы пошли дальше к Кенигсбергу. И 8 апреля
он был взят. От
передовой он был далековато. От других коррид. У него маловат фронтовой срок.
Двух лет нет. Попал в мае 1943 года, а в начале февраля 1945 года его уже
арестовали и направили в Москву в Бутырку. Есть
веские основания считать, что свой арест он сам и организовал. Он был
убеждён, что после немцев начнётся война с американцами и англичанами. И он
не так ошибался. Сейчас-то известно, что Черчилль приказал, чтобы разработали
план войны против Красной Армии и СССР. Операция носила название
«Немыслимое». Бывший секретарь ЦК КПСС Фалин, живущий сейчас в Германии,
опубликовал информацию о том, что было такое распоряжение. Даже дата была
назначена. По-моему, 1 июля 1945 года они должны были ударить по Красной
Армии. И что их воздержало – так это взятие Берлина. Это была операция,
которая ещё раз показала могущество Красной Армии. Пришлось планы
пересмотреть. Наверное, это не так просто, скорее, кто-то было против. А
Солженицын был уверен, что начнётся настоящая война, что, мол, это всё были
игрушки. Он опасался этого. Думал, что в другой войне ему уж не выжить.
Вполне понятно, что он мог сознательно организовать себе отправку под арест. – Вы прошли почти всю войну, воевали в
Японии? –
Я был мальчишкой, когда война началась, мне было 17 лет. А попал на фронт в
1942 году. Потом из Кенигсберга нас перебросили на Дальний Восток. Когда мы
ехали туда, нам было очень тяжело. Где-то какие-то части демобилизовывали, а
нашу 50-ю армию переправляли на войну с Японией. Мы были в Маньчжурии. Там
было два Забайкальских фронта, первый и второй. Сейчас уже не помню – какой
был наш. Мы перешли Амур, углубились в Маньчжурию километров на 300, и в это время
война кончилась. Сейчас
в Москве остались две старушки-телефонистки из нашей роты, две Клавы. Даже из
тех, с кем я заканчивал Литературный институт, осталось 6 человек: Бондарев,
Бакланов, Шуртаков, Годенко, я и Сарнов. Правда, и курс был небольшой, но
человек 30 было. – Расскажите немного о ваших
родителях. Про деда, который, как и вы, воевал в Японии. Вы не из дворян? –
Сейчас куда не плюнешь – попадёшь в дворян. Столько развелось – невозможно.
Мой дед был простым крестьянином. Но он приехал под город Ногинск, который
назывался Богородском, в такое местечко Глухово. Там была ткацкая мануфактура
одного из многочисленного рода Морозовых. Вот там дед и работал десятником.
Видимо, прилично жил. И у него было двое сыновей: мой отец и дядя Гриша. Дед
участвовал в Японской войне в 1904-1905 гг. Умер, когда мне было всего 12
лет. Я тогда не очень интересовался историей. Сейчас я, конечно же,
расспросил его о многом, разузнал бы всё. Я у него тогда находил какое-то
оружие, тесак, которые, видимо, были им взяты с войны, какие-то другие
военные вещи… Отец
мой в 1916 году окончил юнкерское училище в Москве. У меня есть фотография,
где он в офицерской форме. Но на войну он уже не попал - произошла революция.
Потом
дед из Глухово вернулся в деревню Рыльское и одно время был даже
председателем колхоза. Будучи беспартийным. Деревня располагается недалеко от
Куликова поля. Каждое лето меня отправляли к нему. И многие мои детские
впечатления как раз связаны с тульской деревней, которая недалеко от Куликова
поля. Непрядва – моя родная река, в которой я купался, учился плавать. – Тяжело в те годы жилось в деревне? –
Сейчас изображают колхозную жизнь кошмарной. Это никак не соответствует моим
личным впечатлениям. Деревня Рыльское была большая, на берегу Непрядвы, перед
ней расстилался широкий прекрасный луг. Люди жили, работали, веселились.
Улучшалась жизнь. Ликвидировали неграмотность. Были избы-читальни, появились
клубы. Прошла радиофикация, приезжало кино. Говорят,
насильно загоняли в колхозы. Ничего подобного! В нашей деревне было несколько
единоличников, человека 3-4, которые не хотели вступать в колхоз. Так и жили
своим отдельным хозяйством. Может быть, в других местах это проходило более
драматично в ряде случаев, как это описывает Шолохов в «Поднятой целине». И
не случайно он вступил в переписку со Сталиным по этому вопросу, когда был
просто голод, когда люди умирали и всякого рода безобразия чинили власти. Его
переписка со Сталиным очень интересна. Он написал, что люди гибнут. Сталин
ему отвечает: «Почему вы послали письмо обычной почтой? Надо было
телеграфировать! Сообщите, сколько надо!». Шолохов сообщил. Немедленно
отправили необходимое количество хлеба. – Сейчас достаточно много
переворачивается с ног на голову… –
Вот вчера по «НТВ» шла передача. Исполнилось 65 лет со дня получения первого
«Оскара», который получил советский фильм - «Разгром немецких войск под
Москвой». Казалось бы, радуйтесь! Советский фильм получил награду! Как вы
можете, русские люди, этому не радоваться? Так они же, негодяи, даже в таких
вещах выискивают, как бы пнуть советскую власть! И несут какую-то чушь! Что
вот эту награду скрывали, прятали. Господи! У Анатолия Карпова 9 шахматных
«Оскаров»! Как ни у кого. И что? Это было тайной? Кто интересовался
шахматами, это знал. И
все, кто интересовался кино, знали, что «Разгром немецких войск под Москвой»
был удостоен «Оскара», а кроме того и Сталинской премии! Они говорят сейчас,
что операторы так и не узнали о своём триумфе. Да у них триумфом была
Сталинская премия! А что для нас тогда была Америка? Это они сейчас все без
конца друг друга награждают премиями. Это же чудовищно! Тогда этого не было.
Плевать нам было на них. Ну, дали и дали. Хорошо. Да
и потом не до этого было, чтобы радоваться! 1942 год. Ещё только-только были
одержаны первые победы. До этого ли нам было, чтобы умиляться американской
премии! И
вот выискивают, выискивают… Как бы пнуть? Постоянно. Или
вот 23 февраля. Выступает по тому же «НТВ» же девица. «Да, в советское время
отмечали этот день как Красной Армии. Но никакой победы в этот день не было.
А наоборот, было поражение». Ведь столько лет празднуют! Чего ты лезешь?!
Дело не в победе, а в организации Красной гвардии! Это же безобразие! Взяла и
плюнула в лицо миллионам людей. Вчерашнее
прошлое всячески хотят принизить. А это же прошлое ваших отцов и дедов! Массовые
репрессии… Что такое массовые репрессии? Это если бы репрессии охватили 20-30
% населения. А ведь никогда в наших лагерях не сидело больше 1-2%. Если брать
от всего народа. Какая массовость? Ничего массового в этом нет! Если из 100
человек двое репрессированы. И что значит «несправедливо»? Большинство же
сидело не политических, а уголовников. Есть сведения, приведённые Игорем
Пыхаловым, Викторым Земсковым. В книге Игоря Пыхалова «Великая оболганная
война», например, приведены все эти цифры, включая даже смертность в лагерях.
Она была на уровне смертности, которая была в стране в целом. Во время войны
– да, несколько превышала, хуже кормили… Думать надо! – Некоторые «очевидцы» порой и не
видели фронта, а оценки дают… –
Во-первых, дело-то уж больно давнее. Я бы и не трогал Солоухина. Ну что:
призвали в армию. Куда послали – там и служишь. Ведь не выбирал же он
Кремлёвский полк? Нет у меня сведений, что его какой-то дядюшка-генерал
направил охранять Кремль. Служил бы и служил. Но он стал поносить армию! Что
не так воевали, «забросали трупами»! Вот в чём дело! Тогда
я ему и припомнил: «Ах, вот что? Ты сидел в Кремле, а теперь говоришь, что мы
там неправильно воевали. Мы забросали трупами». Как забросали? С самолётов,
что ли, бросали? Как их применить в средствах войны? Как можно забросать
трупами? – Как получилось, что вы решили
связать свою жизнь с литературой? –
Тяга к литературе у меня была. Первую попытку напечататься сделал в 1936 году
в связи со смертью Максима Горького. Я написал трогательный стишок и послал в
«Пионерскую правду». Но его не напечатали. Наверное, он был очень слабым, что
естественно. Мне же было 12 лет. А на фронте стал печатать стихи. У меня есть
и проза. Книга об Энгельсе. Она несколько раз издавалась большим тиражом.
Беллетристическая, не исследовательская, о нём как о человеке. Ведь как
человек он был очень интересным. Это было ещё до всей этой перетряски. После
войны в 1946 году я поступил в Литературный институт. Учился одновременно с
Бондаревым, Солоухиным, Евгением Винокуровым, Георгием Баклановым. У нас был
очень плодовитый курс. Я
в некотором смысле человек редкостный. В своей жизни был студентом шести
вузов. Причём была ситуация, когда одновременно являлся студентом четырёх
вузов. Когда
началась война, мы сразу всем классом пошли работать на авиационный завод в
Москве № 266 имени Лепсе. Но когда стало приближаться 1 сентября, нас
отправили учиться, и мы поступили кто куда хотел. Я, например, поступил в
Бауманский институт. В октябре он эвакуировался в Ижевск. Я остался в Москве
и поступил работать на ткацкую фабрику учеником слесаря. А потом, когда
немцев отогнали от Москвы, некоторые вузы начали открываться, и я пошёл с
одноклассниками (в армию меня ещё не брали) в автомеханический институт.
Оттуда ушёл на фронт. А
когда демобилизовался, подумал: что же мне делать? Куда мне идти? На фронте я
начал печататься, меня стало тянуть к литературе, и я не знал, что мне
делать. Но решил, что если идти в технический институт, то это должен быть
хороший вуз. И поступил в энергетический институт. Просто пришёл с зачётной
книжкой из автомеханического, и меня приняли. Сдал только какие-то
дополнительные экзамены. Настало
лето, курс закончился, и я опять засомневался. Мать хотела, чтобы я был
врачом, как отец, но меня не очень к этому тянуло. Тогда пошёл и подал
заявление в литературный. А одновременно, для страховки, сдал экзамены в
медицинский и в юридический институты. Так и оказался студентом четырёх
вузов. Но потом разобрался: как и что? Закончил два гуманитарных:
литературный (очное) и юридический (экстерном). Никогда не работал юристом, и
едва ли это мне было нужно и полезно. Закончил
аспирантуру в литературном, но не защищал диссертацию. Написал диссертацию о
Макаренко, почти всю её напечатал, но защищать не стал. Даже не помню, по
каким мотивам. Занялся литературной работой в «Литературной газете», журналах
«Молодая гвардия», «Дружба народов». Немного, совсем короткий срок работал на
радио. Меня тогда назначили каким-то большим начальником, должен был
курировать несколько республик. Мне это всё показалось странным, ненужным, и
очень скоро ушёл оттуда. – Как тогда относились в институтах к
фронтовикам? Ведь книжки, как Солженицын, вы на фронте не читали. –
Книжки на фронте не читал, но газетами снабжали. Книгу ни одну на фронте не
прочитал. Льгот никаких не помню. Обстановка и атмосфера были очень хорошая.
Когда читаю некоторых авторов, бывших
на войне, что «мы вернулись с войны и были никому не нужны, вплоть до того
что ничего не оставалось, как идти в бандиты» – удивляюсь, изумляюсь. Ничего
подобного не было. Колхозники вернулись в колхозы, рабочие на фабрики, а мы,
молодёжь, которые закончили десятилетку, кто хотел работать – шли работать,
кто хотел продолжать образование – пошли в институты. Никакой
неприкаянности, как пишет Ваншенкин, например, не было. Или заброшенности,
ненужности, как пишет даже Бондарев. А сам Бондарев сразу же поступил в
институт! Вначале в какой-то другой, геологоразведочный, а потом – в
литературный. О какой заброшенности можно говорить?! Может, были какие-то
личные впечатления, но в целом никакой заброшенности не чувствовал ни у себя,
ни у своих сверстников. С первых дней, как поступил в энергетический, и потом
в литературном… Хорошая была и дружная атмосфера. – Вы напечатали большую статью в
защиту вашего однокурсника Эдуарда Асадова. Можно несколько слов о нём как о
человеке, которого вы хорошо знали? Ведь так мало сейчас говорится о нём. –
Если говорить об обычных средствах массовой информации, о поэзии вообще мало
говорят. При жизни Асадов был очень популярен, его много издавали,
переиздавали. И поэтому меня возмутила статья в «Литературной газете»
Ваншенкина, который вдруг после смерти Асадова стал предъявлять к нему
немыслимые претензии, что, мол, он не то делал в своей жизни. Я был глубоко
возмущён этим. С
Асадовым мы вместе учились, и он был моим соседом по даче. Я помню, как на
курсе он всегда сидел от меня с правой стороны у стенки. Он был с женой. У
него была девушка, которая его ждала с фронта. И когда он вернулся слепой,
Лида его приняла. Они поженились, и она в сущности была его глазами в
институте. Она записывала все лекции, и они вместе сдавали экзамены. Потом в
жизни изменились обстоятельства, судить не берусь, но они разошлись. Как оно
и что – не нам судить. Конечно,
он человек был трудный: с одной стороны – талантливый, а с другой стороны –
без глаз. С претензиями. У него был свой мир, жизнь у него была очень тяжёлой
в этом смысле. И когда к нему предъявляли какие-то претензии, всегда говорил:
«Вы поймите, он живёт совершенно в другом мире. Всю жизнь, с двадцати лет».
Он потерял зрение в Севастополе, когда освобождали Крым. Мы были долгое время
с ним в самых добрых отношениях. Он ездил с артисткой и читал по стране свои
стихи, устраивали концерты, свои вечера. И вот уже три года, как он умер. Это
тоже было очень неожиданно. – Пишут в течение нескольких лет, вы
были «отлучены» от литературы. В чём это выражалось? –
Никто меня официально не отлучал, а просто не решались печатать. Это
произошло после моей очень шумной статьи «Кушайте, друзья мои! Всё ваше…» в
1979 году, которая была напечатана в журнале «Москва» о романе Окуджавы
«Путешествие дилетантов». Окуджава – кумир, популярность невероятная. И,
действительно, я и сам люблю многие его песни. Человек он, бесспорно,
талантливый. Но
он вздумал писать роман из жизни русского дворянства XIX века. Как оказалось,
представления у него об этом весьма приблизительные. Вплоть до нелепостей
языка. Он не знал должным образом ни язык того времени, ни реалии быта… И вот
после этого меня лет восемь просто не решались печатать. У Окуджавы очень
много почитателей, и поэтому возникла такая ситуация. У
меня было две статьи о нём. Первая статья была об его повести «Бедный
Абросимов» в «Литературной газете». Тогда он очень хорошо, с пониманием
встретил меня в Доме литераторов, пригласил за свой столик и был очень
любезен. Говорил: «Правильно. Я согласен. Там-то, там-то и там-то вы
совершенно правы». Но когда появилась моя вторая статья в «Москве», он уже не
стерпел… Он написал заявление в Союз писателей, что я его обвиняю бог знает в
чём. Тут он вёл себя не очень хорошо… Статья
эта переиздавалась несколько раз. Она вошла в одну из моих книг. – Ваша публицистика - это как бы ваша
своеобразная война на литературном фронте. –
Конечно, это дело непростое. Все любят, чтобы гладили по шерстке. Против
шерстки - опасно. И в суд на меня подавали. Владимир Карпов (который написал
«Генералиссимус» – Е.Г.) однажды решился на меня подать в суд. А когда ко мне
пришёл следователь и спросил: «Что вы будете делать? Ведь на вас подаёт в суд
член ЦК, Первый секретарь Союза писателей, Герой Советского Союза!» Я сказал:
«Ну, что я могу делать? Я рядовой». И подал встречный иск. Написал, видимо,
достаточно убедительно, так как Карпов забрал своё заявление. Но
остановиться не мог. Он решил доконать меня по партийной линии уже в Союзе
писателей. А там все в некотором смысле его подчинённые. Парторганизация
вынесла мне выговор. Так бы я и остался с выговором в советской эпохе, но
«жадность фраера сгубила». Они решили провести выговор с «занесением в личное
дело». А такие выговоры утверждались в райкоме партии. И когда в райкоме
партии за это принялись, то всё они отмели. И никакого выговора я не получил.
Так всё и обошлось. Ну,
а сейчас у нас с Карповым отношения добрые. Недавно я ему звонил, он мне
звонит. Бывают же ссоры, несправедливость… – В основном, наверное, на вас
обижаются? Как говорит Сергей Михалков, не дай бог попасть вам на язык. –
Конечно, обижаются. У меня была такая история с Михалковым по поводу его
высказывания. Как-то мы встретились, не помню эту ситуацию конкретно, он мне
и говорит: «Я оставил для тебя книжку-однотомник. Зайди к секретарше, возьми
её». - «Спасибо, Сергей Владимирович, обязательно сделаю». Но
почему-то затянул. А когда пришёл, мне секретарша говорит: «А знаете, книгу
украли. И не вернули». Я говорю: «Как же так? С дарственной надписью?» - «Ну,
вот так». Звоню Михалкову: «Сергей Владимирович, вы до сих пор популярный
автор! Ваши книги воруют!» - «Как?!» Да вот так и так. «Ну, ничего, не
печалься. Я тебе двухтомник подарю, зайди через два дня к Люсе». Представьте,
я опять затянул, а когда пришёл, то и двухтомника не было! Опять украли!
Тогда говорю: «Слушайте, Сергей Владимирович! Вы просто бессмертный автор.
Ваши книги пользуются бешеной популярностью!» - «Ничего, - говорит. – Не
печалься. Я тебе трёхтомник подарю». Вот на этом трёхтомнике он и написал
(может, и на тех писал – не знаю): «Попал Бушину на суд – адвокаты не
спасут». Но
я поступил, может быть, бестактно, не знаю – этот эпиграф, двустишие
использовал в статье о его сыночке. Была у меня статья о Никите Михалкове, о
его фильме «Утомлённые солнцем». Может
быть, это не для передачи, но сейчас возник крупный конфликт между Михалковым
и Бондаревым. Об этом писалось в газете «Патриот», и пишется до сих пор. В
этом конфликте я принял сторону Михалкова и написал Бондареву открытое
письмо. Он мне ответил. Мы два раза обменялись письмами. Он довёл Шолоховскую
премию чёрт знает до чего! Отдаёт её своим хвалебщикам, в литературном смысле
людям, ничего не значащим. Я вначале об этом написал ему письмо. А потом в
случае конфликта с Михалковым. Сергея
Владимировича Михалкова знаю очень много лет и ничего о нём плохого сказать
не могу. А в личном плане он ничего большого для меня не сделал: ни квартиру
не дал, ни премию, ни к ордену не представил. Но чисто по-человечески… Вот я
подарил ему книгу стихов. В нашей литераторской среде чаще всего
подаренные книги не читают. Он
прочитал, звонит мне. И назвал мне десятка два стихотворений, которые ему
понравились. Далеко не всякий на это способен. И
даже после того, как я написал так жестоко о его сыночке, он ко мне отношения
не изменил. Далеко не всякий так поступит. – Вы упомянули Шолоховскую премию. Насколько
мне известно, у вас её украли? –
У меня украли деньги, денежную часть. Она была всего 25 тысяч рублей. Может быть, сейчас её повысили – не знаю. О
ней было сообщение в газете. Может, кто-то прочитал и подумал, что она
грандиозная. Забрались в наше отсутствие в квартиру и ограбили. Украли именно
её. Она у меня так в пакетике и лежала с надписью «Премия». Её разыскали и
уволокли. Что делать? Но все документы и медальку не тронули… – Расскажите о ваших наградах. –
Кроме медали за отвагу, у меня есть «За боевые заслуги». «За взятие
Кенигсберга» у меня имеется. Медаль такого рода давали всем участникам, а не
только каким-то особо отличившимся. Я был радистом, исправно поддерживал
связь. Не на какие амбразуры не кидался, танки не взрывал, самолёты не сбивал.
Но добросовестно служил, делал то, что полагалось, что от меня требовалось.
Все участники таких операций, как взятие Кенигсберга Вены, Будапешта,
награждались подобными медалями. Естественно, «За победу над Германией», «За
победу над Японией», «За освобождение Белоруссии» – недавно. Потом уже после
войны мы получили орден «Отечественной войны», но это же чисто юбилейные.
Кроме того, уже в нашу пору получил два ордена Сталина – редкая вещь. Это,
конечно, не государственные награды, общественные. Очень хорошо сделаны,
великолепно выглядят. Одним орденом меня наградили украинцы Днепропетровска,
не помню, какая организация, а вторым – в Москве. А совсем недавно Академия
обороны и безопасности в Москве вдруг наградила меня орденом «Петра Великого»
1 степени, да ещё с лентой. Это зрелище! Тоже общественная награда. – Какая ваша книга вам наиболее
дорога? –
Трудно сказать. Даже не могу сказать, что в какой книге. Ведь я же не садился
специально писать книги. Все мои книги нынешней поры составлены из публикаций
в периодике. Печатались в «Нашем современнике», «Литературной газете»,
«Молодой гвардии», «Завтра», «Дуэли». Поэтому какая из них больше удалась –
трудно сказать. Даже, наоборот, может, есть какие-то излишества, длинноты.
Например, в «Гениях и прохиндеях» – «Как на масляной неделе мы гостей ждали»,
кажется, затянуто и длинно. Как сказал Пастернак, «пораженье от победы ты сам
не должен отличать…» – Какие ваши книги готовятся в
ближайшее время к изданию? –
Последняя моя выпущенная книга - «Огонь по своим». По своим, которые в той
или иной степени забегают иногда бог знает куда. Сейчас также в издательстве
«Алгоритм» лежит книга подобного характера. Я её предлагаю назвать «Платон
мне друг…». Платон-то друг, но истина дороже. Как книга будет называться в окончательном
варианте – не знаю. И переиздадут книгу о Солженицыне. – Недавно в программе «Школа
злословия» было сказано на всю страну о том, что инвалидов после войны из
Москвы вывозили… –
Это один из самых давних негодяйских вздоров, малограмотная чушь. Эту
программу называют «Школой зловония». Ведущие - две мерзавки, гнусные твари,
просто слов нет. Я это слышал неоднократно. Будто их чуть ли не увезли на
какой-то остров. Абсолютный вздор! У меня давно ещё был разговор с одним
приятелем. Он спрашивал: «Куда же они делись?». Говорю: «Как куда? Перемёрли.
Жить без рук, инвалидом - это легко, что ли?». Тот, кто жил в более приличных
условиях, конечно, ещё жили годами, десятилетиями. Я помню, как у нас в Союзе
писателей был один безрукий писатель Иосиф Дик. Так у него не было обеих рук.
Две культи. Но он, тем не менее, был такой жизнерадостный, весёлый и водил
машину. Но лет 10-15 назад он умер. Вот
вчера прочитал, пишет в газете ещё
один негодяй: «Вот видите: Кутузов—то сдал Москву! Но зато сохранил армию! А
у нас армию не жалели. Лишь бы защитить Москву и Сталина». Вот ведь мерзавцы
до чего доходят! Так ведь Москва в 1941 году, во-первых, была столицей. А
во-вторых, у Кутузова других сил не было. Если бы он устроил ещё одно
Бородинское сражение, то это бы привело к завоеванию Наполеоном России. И вот
такие вещи! Выворачиваются совершенно извращённые представления о том, что
было. Цель одна - клевета. Идёт идеологическая война. Унизить русский народ,
оболгать, вызвать в нём чувство неполноценности. Вот в чём дело. И всему
этому надо давать отпор. – С каким стихотворением вы обратились
бы к читателям Бийска Алтайского края? –
У меня с Бийском связаны фронтовые воспоминания. У нас в роте служил цыган
Лёшка Казанин, он был парикмахером. Так вот он был из Бийска. Он так
нахваливал всегда свой город! Сейчас я не знаю, где он и что с ним. У
меня вышла только одна книжка в стихах. Там разные есть лирические и
политические стихотворения. Я прочитаю «Моё время»: Я
жил во времена Советов, Я
видел всё и убеждён: Для
тружеников, для поэтов Достойней
не было времён. Я
жил в стране Социализма, Я
взвесил все её дела, И
понял: никогда Отчизна Сильней
и краше не была. Я
жил в эпоху пятилеток, И
был голодным иногда, Но
видел я, мой глаз был меток: Мне
светит горния звезда. Пусть
ошибались мы во многом, Но
первыми прорвали мрак. И
в судный день, представ пред богом, Мы
развернём наш красный флаг. |
|||||||
Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено |
|||||||
