Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ЭДУАРД РАДЗЮКЕВИЧ:

«ЭТО БЫЛ ИЗНАЧАЛЬНО ЯЗЫК ВРАГОВ»...

Евгений Гаврилов: – Эдуард Владимирович, в каких театральных, кино- и телепроектах вас можно будет увидеть в ближайшее время?

Эдуард Радзюкевич: – Естественно, в «6 кадрах». Сейчас по всей стране мы показываем спектакль, который я поставил как режиссёр – «Ворожея, или Сеанс любовной магии». В ролях четыре участника скетч-шоу «6 кадров»: Галина Данилова, Сергей Кайков, Сергей Дорогов и Ирина Медведева. Иногда, гастролируя с ними, я выступаю в спектакле, как актёр.

Мы выпустили театрализованное шоу «6 кадров» – «То, что вы никогда не увидите на экране».

В ближайшее время предстоит одна работа в главной роли в полном метре и, наверное, один сериал. Но пока это не начнётся, не подтвердится, я, как человек суеверный, говорить не буду.

Играю Карлсона в детском мюзикле «Малыш и Карлсон». Он для детей и взрослых. Пока мы со спектаклем не выезжаем на гастроли, играем только на сцене театра им. Вахтангова в Москве.

– 12 лет вами отдано передаче «Сам себе режиссер», пять лет – «6 кадров». Какими средствами вы добиваетесь незаштампованности? Как вам удаётся столько лет сохранять интерес к проектам?

– Интерес очень простой: там очень много ролей. В одной передаче у нас у каждого порядка 15-20 образов. А насчёт заштампованности… Школа Щукинского училища помогает. И постоянно наблюдения в жизни. И много общаемся с людьми.

Я не ставлю себе рамки: только радио, телевидение, или театр. Всё должно быть.

– Какие у вас были проекты на радио?

– С «Авторадио» у нас была достаточно длительная история. В течение двух лет мы с Александром Жигалкиным, который является режиссёром «6 кадров», были ведущими мужского ток-шоу «Блиндаж». У нас там была известная «Песня про дружбу». Мы писали на радио маленькие скетч-сериалы, истории-анекдоты, связанные одной темой: «Верные друзья», «Инспектор Доставалов», «Скажите, доктор» и др.

– Из театра вы решили, что никогда не уйдёте? Чем вам он дорог?

– Без театра мне невозможно. Я – драматический артист, и если не играю хотя бы пять спектаклей в месяц, то просто начинаю хиреть. Это, по-моему, нормальная ситуация для любого драматического актёра. Театр – это вообще отдельная статья, история. Это незыблемое.

Начнём с того, что я никогда не работал в стационаре, в одном театре. Всё время работал, как приглашённый, где-то в постоянной труппе.

У нас был свой театр сразу после окончания училища – «Учёная обезьяна», который остался таким «летучим голландцем». Название ещё сегодня есть, в театре числится несколько человек, которых он объединяет, но нет ни помещения, ни документов.

Театр просуществовал четыре года с помещением, на стационарной площадке, с декорациями, с костюмами… Это были лихие 90-е. Всё рухнуло в одночасье...

– Про импровизацию и смехоточки. Когда импровизация необходима, а когда мешает творческому процессу?

– Когда есть комедийный текст, который написан фактически идеально, где достаточно шуток и автор, действительно, постарался, поработал над шутками, когда они смешные, не пошлые, когда придуманная ситуация динамичная и комедийная – тогда что там наворачивать и импровизировать? Там и так всё есть.

А смехоточка – это то, что должно быть в конце истории. Зритель не должен в самом финале оставаться в недоумении, либо недопонимать чего-то. Надо поставить точечку: всё, мы закончили.

В этот момент у зрителя должна быть минимум улыбка на лице, если не смех. Идеально – чтобы зритель смеялся.

– «6 кадров», благодаря вам и вашей команде не скатывается до площадного юмора и скабрезностей. Это элемент вашего воспитания?

– Это было изначальное условие игры и об этом знали все. И продюсеры, и сценаристы, и мы сами. Внутренний распорядок, устав. Ни чернухи, ни откровенной сатиры и, естественно, пошлостей и шуток ниже пояса.

Есть шутки, которые на грани. Но, опять же, всё зависит от того, как сыграть. Как и сколько. Бывает так, что чувство меры многих подводит. Скорее, отсутствие чувства меры. Уже отшутили, но надо ещё, ещё и ещё. И всё превращается в «добивание ногами».

Изначально, это то же, что мат на сцене. Не потому, что это оскорбительно, скабрезно или что-то ещё. А потому, что мат безусловен. А на сцене всё условно. Условные декорации, условное место действия, условные предлагаемые обстоятельства, герои-персонажи, хотя, их играют живые люди – всё условно.

Такую ситуацию мы предлагаем зрителю. Мы можем фантазировать. Действие может быть на Луне, на Марсе – где угодно. Всё условно.

А мат – он безусловен. Получается, что они не могут рядом существовать. Идёт нестыковка.

Не говоря уж про историю мата! О том, что это был изначально язык врагов. Появилась необходимость, чтобы он был вкраплён в речь. Надо было понимать язык врагов. Я говорю про татаро-монгольское иго. Это потом он обрусел. Так зачем нам язык врагов?

Хотя, при всём при том, никогда не был ханжой и могу часа четыре петь матерные частушки, ни разу не повторившись, что часто делаю в компании. Да и сам люблю ввернуть крепкое словцо. Но могу разговаривать, совершенно не прибегая к мату.

Но это не значит, что я должен этим заниматься на экране, на сцене или где-то ещё. Это можно позволить в компании, где люди друг другу доверяют, друг друга знают – там это всё хорошо. А когда это начинают вытаскивать…

Никогда не любил, не люблю, и не буду любить вещи, связанные с вытаскиванием личной жизни на поверхность. Либо в прессе, либо в «ящике». Зачем? Это ваши интимные дела, никому должны быть не видные. А вы их тащите и развешиваете, чтобы все на них любовались.

Именно поэтому не воспринимаю такие проекты как «За стеклом», «Дом-2»… Мне не кажется нормальным, когда люди свои эмоции, чувства, ещё что-то выставляют напоказ. Не осуждаю, не говорю, что так нужно или не нужно. Моё отношение – их не смотрю.

Потому что мне становится стыдно. Мне иногда становится стыдно и в кино, и в театре, если происходит что-то отвратительное, непрофессиональное, убогое. По средствам выражения, тексту, игре. Мне хочется опустить глаза и сказать: «Ну что я здесь делаю?»

На этом играют люди, которые зарабатывают деньги. Это – безусловно. Это всегда было. Это в человеке сидит. Когда он проходит мимо замочной скважины, его всё равно, как бы он не был воспитан, какой-то бес толкает заглянуть. Только одни проходят мимо и никогда себе этого не позволяют, другие останавливаются, и, подумав, всё-таки проходят мимо, а третьи – с удовольствием заглядывают.

И неизвестно: кого, в каком процентном отношении больше. Наверное, как показывают рейтинги – тех, кто с удовольствием смотрит.

– Но рейтинги – элемент бизнеса и доверять им…

– «Не говорите мне по рейтинги! Я знаю, кто их делает».

– Чтобы работать в юморе, нужно пробовать себя в разных жанрах. Какие жанры вы выделяете для себя?

– Хотя, какие-то вещи в силу возраста уже поздновато начинать, но на данный момент с удовольствием приложил себя, чтобы обогатить свой актёрский ящичек, который называется «джентльменский набор», научился бы более-менее прилично жонглировать тремя шариками. Жонглировать не умею.

Всё остальные элементы, связанные со сценой, с движением, с акробатикой – что-то могу делать очень хорошо, что-то не очень, но, по крайней мере, себя в этом пробовал и, в случае чего, могу довести их до нормального трюка.

А что касается жонглирования, верховой езды… Ни разу не сидел на лошади. Это ненормально для актёра. Он должен, хотя бы, попробовать несколько раз посидеть в седле, чтобы понимать, что это такое.

У нас в институте не было связей с ипподромом. Это, скорее, есть в цирковых училищах и училищах, связанных с кинематографом, в том же ВГИКе.

– Может, надо понять схему трёх шариков?

– Схему я знаю. Здесь чего-то недостаёт. Надо обратиться к специалисту, чтобы он ключик довернул. А как бросать – могу сам рассказать, поставить и показать, как они должны лететь. Схему начертить могу. Эту сторону знаю. Чего-то не хватает в технике или в чём-то ещё. Может, не на то обращаю внимание? А четыре-пять шариков для меня, люди, которые так делают – это с Марса.

Для меня вообще цирк – явление уникальное. Очень со многими людьми, которые связаны с цирком, общался. Если говорят про актёров, что они не с этой Земли, то я, скорее, скажу, что цирковая диаспора и всё, что с цирком связано - за гранью. Это моё устойчивое мнение с детства.

Их ничего не останавливает. Например, канатоходцы выполняют трюки без страховки на какой-то сумасшедшей высоте. Я вообще в шоке!

– Вы сказали, что не любите засвечивать лицо. Может это сочетаться с актёрской профессией?

– Конечно, не может. Просто я, действительно, не люблю фотографироваться, позировать. Я этого не умею. Когда для меня надо было сделать портфолио, я совсем растерялся. Наверное, это тоже часть профессии. Я себя поборол, конечно, пытался что-то изобразить. Но это – не самое лучшее воспоминание.

– Эдуард Владимирович, вы не любитель тусовок, халявы. Люди, которые активно посещают сии мероприятия не вашего круга?

– Мне сложно об этом говорить. Я очень не люблю тусовки и халяву. Я там редкий гость. Не готов давать какую-то оценку этим людям. Могу сказать только одно: ко мне халява точно не липнет. Были несколько попыток. Даже жена моя может подтвердить, что халява к нам не липнет.

– Вы отметили, что масса людей развлекают и самих себя, и окружающих. Это на ваш взгляд элемент упадка или расширение творческих горизонтов?

– То, что люди смеются и стараются рассмешить другого – в этом никакого упадка нет. Что же касается расширения горизонтов… Они расширяются за счёт другого. Любопытства, любознательности.

– Несколько лет подряд вы был режиссером-постановщиком сериалов «Моя прекрасная няня» и «Кто в доме хозяин?» Насколько эти проекты отличаются от зарубежных оригиналов?

– Сюжет весь выдержан. Другое дело, что адаптируются тексты и шутки. Гэги – все адаптированные на русское население, русский юмор и его восприятие.

Я никогда не работал в кальку, никогда не смотрел сериал в оригинале, не снимал калька в кальку мизансцены или что-то ещё. Даже если там были какие-то гэги, то у нас они всё равно, даже если, например, девочка на руках проползает по карнизу или висит на шторах, а ты начинаешь шторы закрывать, и она вместе со шторой начинает отъезжать в сторону, другие.

Всё равно это решалось другим образом. По-нашему, по-российски.

– Когда вы начали вырабатывать в себе качества проницательного смотрителя и начали создавать банк образов?

– Не могу сказать. Мои первые очень острые наблюдения связаны ещё с 5-6 летним возрастом. Мне всегда это было свойственно. Толи я раззява – рот раззявлю и стою, смотрю по сторонам. Любопытный. Всё время за людьми внимательно наблюдал, которые были вокруг. У меня это с детства.

– Когда вы осознали, что ваша жизнь – театр? Был ли какой-то человек, или обстоятельства, которые вас направили по этому пути?

– Такой человек был и есть. Это – мой друг, музыкант, композитор Александр Парусинов. После школы я учился на вечернем отделения Московского института радиотехники, электроники и автоматики, и работал на заводе. А в свободное от работы и учёбы время играл на гитаре и пел в ВИА.

Там познакомился с Александром Сергеевичем Парусиновым и в какой-то момент сказал ему: «Ты знаешь, радиотехника – это всё как-то не моё. Думаю поступить в студию Замоскворечья по классу бас-гитары. Но с другой стороны, мне хочется очень попробовать себя где-то в театре. Хотя, этого не знаю и боюсь».

И он мне очень сильно помог. Это был 1985 год. Была очень сильно развита волна самодеятельных театров-студий, любительских, полупрофессиональных. Парусинов меня привёл в одну такую студию, узнав про неё. Там я начал заниматься и несколько человек из этой студии до сих пор мои очень близкие друзья. Кстати, тоже актёры.

– А почему вы выбрали радиотехнический вуз?

– У меня отец офицер-пограничник, всю жизнь был связан со средствами связи. В радиотехнике и аппаратуре очень сильно разбирается. У меня как-то с армией не получилось, и я подумал, что буду заниматься радиотехникой и связью. А потом сообразил, что это – не моё. Хотя, с физикой и математикой у меня в школе было всё нормально. Поэтому и поступил.

– Отличаются ли люди с завода, где вы столько лет проработали, от творческой тусовки?

– Если брать в общей массе – он такой же нелёгкий хлебушек, очень трудный, как и актёрский. Рабочий класс – ребята простые, гораздо проще. И, наверное, открытее. Хотя, своих «кадров» там хватает – мама не горюй!

– Когда вы впервые в руки взяли гитару и первая ваша песня?

– У меня старший брат играл на гитаре. А я учился в музыкальной школе по классу баяна. И окончил её как раз перед увлечением гитарой. Мне было интересно, я был самоучкой. Где-то подглядывал, спрашивал, кто-то что-то показывал. Первая песня, которую разучил – «От героев былых времён» из фильма «Офицеры».

– Каких успехов вам удалось добиться в легкой атлетике и лыжах?

– В лёгкой атлетике – кандидат в мастера спорта, а по лыжам – первый взрослый разряд. Для меня это очень серьезные успехи. У меня мама – профессиональная спортсменка, которая была очень известная в 50-е годы. Она выступала за Карело-финскую АССР на Первой спартакиаде народов СССР.

Я пробежал на лыжах, и мне понравилось. Я толстый был с детства. А когда увлёкся лыжами и лёгкой атлетикой, стал худеть. И расти стал быстрее. Как-то мне это дело глянулось.

Хотя, разговаривая с ребятами, которые футболом занимаются, услышал: «Мы никогда не понимали: как можно заниматься лёгкой атлетикой? Это просто тупо бегать, когда у тебя нет мячика под ногами. Глупость какая-то! Понимаем, когда мяч, игра. А просто бежать куда-то…».

Их-то я понимал прекрасно: игра коллективная, да ещё мячом, всё красиво. Футбол очень люблю. Но в тот момент не смог им объяснить разницу. Это надо один раз попробовать на серьёзном уровне – тогда ты поймёшь. Наверное. Даже если попробуешь – не всем это понравится. Тяжёлое это дело.

– В тяжелые времена вы долгое время были без работы, а полтора года вообще практически выпали из его жизни. Что вам помогло выстоять?

– Бог уберег, скорее всего. И потом, я очень люблю свою профессию. Когда одно пробуешь, другое – четвёртое оно вроде не получается, но всё равно продолжаешь какие-то проекты.

Хотя, приходилось заниматься совсем не актёрскими делами: будильники разбирать, красить, клеить что-то другое на циферблат и собирать заново. Этим тоже деньги зарабатывал.

Стараюсь не вспоминать об этом. Слишком тяжёлые времена были. Тем более что они связаны со смертью моей бабушки и дедушки, которые меня воспитали.

– Эдуард Владимирович, относите ли вы себя к лидерам?

– Если ты назвался груздем – полезай в кузов. Режиссёр на съёмочной площадке должен быть лидером. Он должен точно знать, что хочет. Он должен знать конечный результат, и уметь актёров и съёмочную группу направить так, чтобы этого результата добиться. Всё очень просто.

– Есть у вас фирменные способы уладить конфликтную ситуацию в коллективе?

– Конечно, есть. Не создавать её. Тогда не надо будет ничего улаживать. Надо атмосферу такую создать на съёмочной площадке, где каждый занимается своим делом. Причём, каждый должен быть профессионалом в своём деле. Лишних людей надо убирать.

Каждый должен играть по условиям этой игры, не создавать конфликтную ситуацию на площадке. Они всё равно будут создаваться, но разрешать их надо по-другому. Вот и всё.

Атмосфера должна быть рабочей и дружелюбной. Тогда это будет творческая атмосфера. А иначе всё превращается в рынок, базар.

– Ваши пожелания всем любителям ваших проектов в городе Бийске Алтайского края?

– Про город Бийск слышу не впервые. С моим очень хорошим другом, который тоже учился в Щукинском училище на курс младше меня, мы вместе играли во многих спектаклях, и он играл в моих постановках. Это Леша Хардиков. Он – из Бийска. Об этом городе я много наслышан и заочно в него влюблён. Потому что слышал только хорошее.

У меня единственное пожелание – всем огромного здоровья. Сейчас говорят: «В наше непростое время…» А когда в России были простые времена? Никогда. Открываешь историю России – их вообще не было! Всегда было непростое, тяжёлое время.

Поэтому здоровья и сил побольше. Чтобы хватило сил побороть непростые времена. Может, наши сыновья доживут до этого? Чтобы вдруг на Руси настало простое время. Мы оптимисты и будем на это надеяться.

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru