Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ТАТЬЯНА ПРОЦЕНКО:

«ЭТО БЫЛО ПОПАДАНИЕ В ТОЧКУ»...

Евгений Гаврилов: – Татьяна, расскажите, какой профессиональной деятельностью вы заняты сегодня?

Татьяна Проценко: – Особой профессиональной занятости как таковой сегодня у меня нет. Когда возникает надобность или желание – тогда к этому подключаюсь. Бывают проекты в журналистике. А стихи присутствуют постоянно. В основном – в Интернете. Размещаю их на двух-трёх сайтах, где уже признана.

В основном, домашняя работа, обязанности мамы.

Глобальных проектов на ТВ не предлагали, такого не было. Иногда приглашают на различные передачи, участвую в каких-то играх, как приглашённое лицо, Мальвина.

Но работать на ТВ, честно говоря, не хотела бы. Это достаточно суетное занятие. Чтобы там чего-то добиться, надо всю себя отдать без остатка. У меня так не получается, даже не хочу этого. С ТВ роман не сложился, как и с кино.

Я так называемая актриса одной роли. Эта роль вроде бы и небольшая, но поскольку фильм заметный, то приходится сейчас за это «расплачиваться».

На самом деле актрисой я не стала бы по-любому. Во мне не хватает куража. Опять же необходимо отдавать себя без остатка. Задора, таланта большого не хватило. И судьба, конечно же, вмешалась. Были внесены определённые коррективы. И хорошо, что одна роль. Мне особо не с чем сравнивать. Было бы с чем сравнить, то нельзя было бы опускать планку.

– Часто вас заставляют возвращаться к этой роли или вы сами периодически возвращаетесь в памяти?

– Нельзя сказать, что заставляют, но понуждают в хорошем смысле этого слова. Фильм востребован, его смотрят, сейчас реставрировали, сделали хорошую цветную копию. Что радует. И он действительно очень хороший, шедевр на все времена, на все поколения, как бы не менялась окружающая действительность.

Это добрая киносказка. Почему и посчастливилось всем тем, кто там снялся – попали в киноисторию. Это шедевр детского кино. И когда зрители, публика, журналисты к этому проявляют внимание, то это приятно. И самые лучшие воспоминания трепетно в сердце возникают.

Но даже без особого напоминания это было настолько значимым событием детства, которое, как губка, впитала память, это присутствует в жизни. Но присутствует во мне не то чтобы какой-то статус. Это внутреннее ощущение жизни.

Если бы этой роли не было – как бы сложились мои жизненные ощущения? Они были бы, конечно же, другие. Именно с детства был посыл на всю жизнь. Большой, мощный, эмоциональный.

– Мне показалось, что вы больше, чем другие, оставили в памяти эпизодов из съёмок этого фильма.

– Может, у меня, в отличие от других, больше осталось в памяти каких-то моментов, потому что я как раз меньше была занята. Для Нечаева и Иосифова это была работа. Для меня каждый съёмочный день, а их можно было по пальцам перечесть, был знаменательным, я окуналась в эту атмосферу. А для меня это был праздник. А потом оказалось, что это – работа…

Помню, когда мы пришли на пробы на студию «Белорусьфильм» – это был день, когда я впервые погрузилась в мир кино. Мы же с мамой поехали в Минск по другому поводу – в гости, нас туда случайно заманили. Когда пришла на съёмочную площадку, было особое ощущение: совершенно другого мира, других запахов, других масштабов, других взрослых людей, но не просто взрослых, а каких-то волшебников.

Меня стали одевать для пробы, гримировали, надели парик, дали творческую задачу… Это был момент первого погружения в волшебный мир кино. Он сильно запомнился.

Первое прикосновение, которое дало хороший результат. Леонид Алексеевич Нечаев сказал: «Да, эту девочку возьмём, потому что в ней есть харизма, не просто красивые глаза, а ещё что-то такое помимо».

В дальнейшем мне сшили костюм, и пошли сцены…

Каждый день и съёмочные моменты были пропитаны атмосферой сказки. И потом, что такое съёмочный день? Это с утра и до ночи на площадке. Ты и обедаешь, и спишь, что хочешь, то делаешь. Если кому-то надо, то и уроки делали.

Что касается меня, наверное, это было попадание в точку. Был большой отбор. Мне говорили, что до меня было сто с лишним девочек. Видимо, дело было в последней капле. Я ей послужила. Меня взяли практически сразу, и вскоре съемки начались. Нужно было запускать фильм, а всё не было маленькой актрисы.

– Из выдающихся актёров этого фильма в вашей судьбе принял самое активное участие Ролан Быков?

– Это было уже во взрослой жизни. А на площадке мы с ним даже не пересекались. У нас не было параллельных сцен. По-моему, был единственный момент в Ялте, в лесу, на скалах, когда у него разбились очки. И ему кто-то предложил другие, фирменные. Их срочно переделали под роль. Но чтобы общаться непосредственно – этого не было.

Это потом он почему-то так проникся ко мне и пригласил работать. Ведь Быков – ещё и режиссёр. Актёр–режиссер. И режиссёр детских фильмов. Для него было интересно наблюдать, как работают дети на площадке. И от него поступило ко мне предложение, когда мне было 10-11 лет в «Чучело» на роль Железной Кнопки, жестокой красавицы. Он тогда позвонил родителям, но у меня закончилась киноэпопея, и я отказалась.

Но всё равно он выступал как мой отец. Когда пришла к нему работать, у него работала девочка из его же проекта. У него участвовали и Кристина Орбакайте после «Чучела». Детско-киношный коллектив постоянно там тусовался. Когда дети, естественно, взрослели. Для него это было интересно.

Жалко, что там недолго поработала и не так много сделала, как бы хотелось. Всё это почило в бозе в 90-е годы.

Это большой период жизни. Непосредственное общение с большими людьми, которое накладывает определенный отпечаток. У Быкова кого только не было из современных мэтров кино, литературы и театра! Там была творческая мастерская. Это чрезвычайно интересно, и я очень благодарна за это судьбе.

Ощущалась творческая атмосфера. Вспоминаю, как отмечали 65-летие Быкова в цирке на Цветном бульваре, где присутствовали Юрий Никулин и бездна великих актёров. И во всём этом надо было принимать участие, активно работать. Это был мощнейший профессиональный заряд!

– Вам помешали продолжить общение с кино ваши дети?

– Нет, тогда ещё детей не было. Там существовали экономические причины. Несмотря на то, что у Быкова был проект на ТВ, Фонд, телестудия и кинофестивали, которые шли под его эгидой, началось резкое сокращение финансирования. На телестудии «Чистые пруды», где я работала, был уволен весь творческий персонал. Осталась только линейка, которую использовали направо-налево. Все творческие проекты были закрыты. Осталась только авторская программа Ролана Анатольевича. Произошло резкое сокращение.

Некоторое время я работала там же в журнале, который издавался Быковым на коммерческой основе, клубный журнал. Там я стала и макетистом, и журналистом, и бог знает кем. Буквально через некоторое время не стало Ролана Анатольевича. Журнал благополучно прекратил своё существование. Самый большой костяк, на чём и держалась вся эта пирамида, хребет были переломаны.

А недавно на ТВ прошла информация, что недавно арестовали имущество Фонда и т.д. Но в нашей жизни, к сожалению, это случается, это теперь нормальное явление.

Надо было чем-то заниматься, где-то работать, и я пустилась в свободное плавание…

– А на съёмочной площадке «Приключений Буратино» кого бы вы вспомнили из выдающихся актёров?

– Мне запомнилось общение с Этушом и с Гринько. Опять же потому, что мы были с ними непосредственно в кадре и за кадром в эти дни. На меня подействовало то, что Этуш был открытым, жизнерадостным, общительным и даже мягким человеком, несмотря на тот образ, который он создавал в фильме. А Гринько, наоборот, был в образе доброго папы Карло, а за кадром мне показался человеком холодным, что ли, закрытым, замкнутым. Я испытывала некий трепет в кадре с ним. А с Этушом – наоборот.

– Как вы сказали, на Этуше дети гроздьями висели.

– Дети вообще на площадке устроили детское царство. Чего только мы не устраивали! Пиявок у Басова из баночек вытаскивали и отпускали. Пиявки были исключительно хорошие, толстые! И он пальцем нам грозил: «Вы что делаете? Это же реквизит!»

Это могут устраивать только дети. С ними работать достаточно сложно. И это особый дар режиссера, когда он умеет работать с детьми. Чтобы их не закомплексовать, не закрыть. И в то же время удерживать их энергию в каких-то рамках. У Нечаева и у Быкова это исключительно хорошо получается. Поэтому у них и выходят такие шедевры.

– Почему вы потом выбрали работу в сфере журналистики, а не кино?

– Это мне ближе всего. Я окончила ВГИК, киноведческий факультет. Собственно, я литературной закваски. Это было востребовано. Киноведом я не смогла бы стать по характеру. Даже из того курса, который был – человек десять, максимум два-три оставалось работать по специальности. Кто-то занимался редактурой, кто-то – чем-то иным. Жизнь разметывала в совершенно разные сферы – от и до. Киноведом тоже нужно быть одарённым.

Но литературу и большую эрудицию мне ВГИК дал. И в журналистику идти была прямая дорога. А поскольку это было востребовано, то этому и отдавалось время.

Сейчас, к сожалению, в период кризиса, это немножечко сократилось. Редакции ужимаются, и сторонних авторов надо всё меньше и меньше.

О журналистике я как о таковой не мечтала. Опять к любой профессии должен быть какой-то талант, призвание. Найти своё призвание – основное, что нужно в жизни сделать. Это не так легко. У меня со школьной скамьи лучше всего получалось писать. Литература, русский язык у меня всегда были на «отлично». Немножко пробовала себя даже на каких-то филологических Олимпиадах. И если бы возможно было туда вернуться, попыталась стать, наверное, филологом.

Мне больше всего нравится работать со словом, вживаться в слово как таковое, в эту материю. А журналистика – смежная профессия. Но в журналистике опять же важен нюх, апломб, азарт, хватка. Чего во мне нет. Даже то, что я пишу для журналистики – это спокойные материалы. Незлободневные, в общих чертах. О том, о сём, о пятом, о десятом.

Писательство – вот чем я занимаюсь, литературный труд. А поэзия – высшая планка.

– Но вы любите писать о людях?

– Да, это интересно, благодатный материал. Каждый человек – целый мир. Потом идёт природа. Это мне очень нравится. А далее – как будет гонорар.

А взаимоотношения людские – непочатый край для писателя. Важна личность человека, с которым сталкиваюсь. Если мы говорим об интервью или о творческом портрете и т.д.

У меня были работы, как большая личность ведёт себя в условиях данной темы. Не было таких моментов, когда я бы брала интервью абы для кого, абы для чего. Был конкретный материал, приложенный к какой-то ситуации, среде. Это важно раскрыть. Каким он становится. И вывести какую-то мораль.

Важно разговорить человека, раскрыть его, почувствовать, что он тебе интересен. А не просто какая-то работа.

Если говорить о простых людях, то они не настолько порой простые.

– Что не хватает сегодня в творческих портретах?

– Разные издания к человеку по-разному подходят. У каждого журнала своя специфика. Если это женский журнал, то он, естественно, будет поднимать вопросы, интересные женщинам. «АиФ», которые читают у нас в семье, публикуют много интервью и творческих портретов. Мне кажется, что обезличивают человека. Читаешь – такие все правильные фразы! По сути дела и человек не виден.

Нужно быть очень большой личностью, чтобы проглянул оригинальный взгляд. Его уж никак не снивелируешь. В основном заштампованность, которая вредит всему – и материалу, и людям, о которых это говорится.

Интересно читать такие журналы, как «Биография», или нечто подобное. Там разработано всё посерьёзнее. Если пресса среднего звена, то преобладание личной жизни. Не каждому это может нравиться.

Что же касается творческих портретов, то я писала диплом во ВГИКе «Геннадий Шпаликов». Чтобы сделать его мини-биографию, это столько надо перелопатить материала! Нужно в этого человека вжиться, войти, понять и т.д. Вот этого не хватает. Понимаю, почему этого нет. Необходимо много времени и энергии. А для чего? Кого это может заинтересовать?

Вот эта поверхностность мешает. Она не создаёт никакого образа человеческого…

Но ведь и я сама этим грешила точно так же! Если тебе даётся какой-то формат, и ты должен уложиться в небольшое количество строк, да ещё осветить это с определённого ракурса и т.д. Попробуй выйди на какие-то просторы. Конечно же, не выйдешь. Приходится вытягивать из каждого слова какую-то изюминку. Это сложно. Это сродни поэзии. Когда есть заданный формат, ты уже начинаешь шлифовать.

– Чем вам была интересна работа над портретом Шпаликова?

– Геннадий Шпаликов – поэт, и мне это интересно. Я много поработала в его архивах, порылась, рассмотрела. Работа называлась «Психологический портрет на фоне творчества». Я попыталась немножко раскрыть личность человека, трагизм жизни. Он и ушёл из жизни непросто. Это была ученическая работа, и вспоминаю, как меня пеняли: «Девушка, как вам не стыдно касаться таких тем? Это вообще закрытая тема. Не стоит вам». На что я с юношеским категоризмом отвечала: «Почему? Все мы – люди!» и т. д. Это был интересный опыт.

Выстраивается такая линия – люди. И опять, отчего всё это идёт? Оттого, что по большому счёту я – лирик. Человеческое «я» для меня – изначально ценностная личность. А вытаскивать всю жизнь, раскрыть личность человеческую – задача всей литературы.

– Литература – это ваше?

– В современном мире, когда 100% грамотность и образованность, каждый пишет, как он дышит. Сложно говорить, что я поэт. Может, и ощущаю себя им, но в жизни их единицы, крупицы, это кулуарный мирок.

Отдельная тема – поэзия в современном мире. И моё в ней место. Об этом даже не стоит задумываться, а нужно задумываться, что ты можешь обществу сказать. Как можешь продолжить традиции русской поэзии в своей интерпретации? Это важно, когда знаешь, что ты находишься в лоне огромной, мощнейшей философской, филологической, культурологической русскоязычной нише. Это потрясает!

На определённом этапе почувствовала, что я сопричастна к великой русской литературе. Интересное ощущение! Это сродни, когда ты входишь в мир кино и вдруг понимаешь: «Ух ты! Ты – частичка этого!» Так же и это раскрылось.

Ты как бы находишься в одной плоскости с мировой величиной. Это придаёт какой-то пафос. Но, конечно, быстро опускаешься на землю. Но ты дальше ориентируешь себя именно на этот момент. Не то, что ты пишешь, а понимаешь, что ты – частичка и ответственная за это. Ты ответственен за то, чтобы язык и культура в тебе не превратились в ничто, не ушли в песок, а продолжились дальше.

У меня сейчас растут детки, и я замечаю, как у них идёт разговорный процесс, что они со словом творят, играют и т.д. И пытаешься, чтобы они максимально почувствовали свою принадлежность к великой русской литературе.

Как бы это пафосно не звучало, но это именно так! Если бы каждый в себе этот пафос пронёс, было бы здорово! Мы бы немножечко себя подняли.

Для человека, который занимается чем-то другим: коммерцией и т.д., может, это звучит смешно. А если ты причисляешь себя к какой-то интеллигентной прослойке, то это не пафос, а твоя жизнь. И как бы это не было смешно, ты должен дальше это развивать.

Иногда спрашивают: «Что такое учителя?» Если взять учителя, то он – проводник связей между прошлым и будущим в детях. И для детей учитель должен быть самым большим Знанием. Но в жизни получается немножечко по-другому.

– А сами вы никогда не хотели попробовать себя в роли учителя?

– Эти подвижки интеллектуального плана возникли, когда дети пошли в школу. Моя девочка сейчас учится в третьем классе. Вдруг обнаружила, что мне нравится быть в родительском комитете, помогать в каких-то школьных делах. Чего раньше вообще во мне не было. Я была как кошка, живущая сама по себе. А тут мне стало интересно, и я многие вещи для себя открыла. Чего раньше не могла понять. Воспитание детей, как это формируется. Где минусы, где плюсы.

Это очень большая тема. Но учительницей всё-таки стать не смогу. К этому тоже нужен талант и дар. У меня не хватает выдержки, такта, спокойствия. Взрывные, эмоциональные моменты меня тормозят.

– Вы очень критично ко всему подходите. Чего бы вы ни касались.

– Мне кажется, так и надо. Иначе никак. Рефлексия во мне – развитое чувство, но оно и мешает где-то. Очень часто слышу упрёки: «Где же твой энтузиазм, где твоя хватка жизни?» Видимо, творческим людям рефлексия мешает в жизни. Но она и помогает в духовном плане. Я себя позиционирую, с одной стороны, к критичной, а с другой стороны, к духовной прослойке.

Что же касается стихов, то возраст и жизненные накладки сказываются. Всё меньше и меньше их становится. Но с другой стороны, если хоть один стих в энное время родится и он имеет место, ты чувствуешь, что ты не потерял его, он есть и дальше развивается – это хорошо.

Не важно количество, важно качество. А качество где-то там, внутри перебарывается, а «на гора» выдаётся маленький кусочек.

– То фортепиано, которое вам купили на гонорар от съёмок, живо?

– Вот оно, рядом стоит. Серьёзно я музыкой не занималась. Мы купили фортепиано до момента моей злополучной травмы. У меня было много каких-то творческих моментов: в музыке, стихах, лепке, рисовании, танцах. Где хош, только бы к нам вхож. Родители, естественно, хотели, чтобы это всё развивалось.

Поэтому купили пианино. Я начала сама музицировать, сочинять. Меня даже не отдали в музыкальную школу, а пригласили музыкальную руководительницу в школе и хоре, которая предложила со мною заниматься в индивидуальном порядке.

Наверное, это сыграло в минус. Я не люблю пристальное внимание. Четыре года позанималась, а потом во что-то сработало, и я сказала: «Всё! Больше не хочу, не буду». Все были в недоумении.

Мне стало почему-то тяжело дальше продвигаться в музыкальном штудировании. Нотную грамоту, конечно, знаю, но к музыке интерес пропал. Петь мне нравится. Я ходила петь в хор достаточно долго. Да что только не делала! Везде попробовала, где могла.

– Что из ваших многочисленных увлечений могло ещё при удачных стечениях обстоятельств развиться во что-то большее?

– Может, хореография... Выступала на сцене зала П.И.Чайковского. Это было уже в достаточно взрослом возрасте. Лет в 19. Коллектив был студенческий, самодеятельный, но полупрофессиональный. Мы выступали на площадках, гастролировали. Всё было замечательно, у меня были сольные номера.

А потом опять вмешалась экономика, и всё успешно развалилось. Народный хореографический коллектив вместе с академическим почил в бозе и перешёл в конце концов в эстрадный коллектив, который танцевал в ресторанах и бог знает где. Оттуда сбежали все, кто мог.

Может, я там чего-то и добилась. Поговаривали о том, чтобы мне продолжить учёбу в хореографическом институте, и мне это нравилось. Мне в жизни не хватает какого-то усилия над собой, труда настоящего. Где-то в каких-то моментах поверхностна.

Работа со словом не требует никаких усилий, кроме как душевных, духовных. Вот это мне больше всего и нравится. Всё остальное требует ремесленных навыков. И рисование, и хореография, и музыка тем паче. Везде нужно трудиться, чтобы получить результат плюс талант. И вот эти большие усилия почему-то меня часто ломали. Но это данность.

– Что или кто сформировало вас как личность?

– Конечно же, повлияли на меня родители. Детство у меня было счастливым, я была любимым ребёнком в семье. В меня вкладывали непринуждённо большую любовь. Это очень много даёт.

Сформировала вся большая культура человечества. Когда я училась во ВГИКе, там было очень хорошее академическое образование. Чему нас только не учили: и живописи, эстетике, философии. Это громаднейший эволюционный запас. Всё в сумме и подняло меня.

А кумиров как таковых у меня никогда не было.

– Кого из людей вы относите к знаку «минус», а кого к «плюс»?

– Трудно сказать. Я человек терпимый, всегда отношусь к другому человеку, с кем я общаюсь, как к личности со своим миром, со своими устоями, характером и т.д. Не могу сказать сразу, что в общении он плохой человек, что-то в нём не нравится. Такого нет. Всегда стараюсь понять, почему человек поступает так или не так. Я – христианка и полагаю, что всегда есть выход и спасение.

Конечно, импонируют такие свойства души как доброта, открытость, готовность к самопожертвованию. Это редкое, но очень ценное качество, когда человек готов себя отдать другим. И вообще, чем человек шире в диапазоне, тем он более интересен.

Мне посчастливилось. Жизнь никогда не сталкивала с плохими людьми и не давала повода разочаровываться в людях, в неприятных поступках. Бог миловал. Меня сформировала среда.

И вообще, по большому счёту, у нас русские люди хорошие. Вот если бы нам ещё жить получше… Достоевский нам дал понять, что: "Дьявол с Богом борется, а поле битвы сердце человеческое" («Братья Карамазовы»).

– А из поэзии вам ближе Серебряный век?

– Он меня сформировал. От него пришла любовь к поэзии. Даже язык он мой сформировал. Он мне более всего близок. Там действительно талантищи!

В своё время была зачарована Блоком. А когда общались с одним маститым поэтом, он мне сказал: «Это так естественно, что молодая девушка увлечена Блоком».

Очень нравятся Блок и Пастернак. Пастернак в большей степени сейчас. Он более личностный. А у Блока поэтика, музыкальность звука, слова. Это производит впечатление.

К Цветаевой отношусь с большим уважением, пиететом, но она для меня в поэтическом плане как небольшая противоположность моего творческого «я». Это другая поэзия.

Я прочитала много её мемуаров, писем, и как личность, она меня привлекает, очень импонирует её позиция. А поэзией восхищаюсь, но отстранённо. Не через себя пронесённая. А Пастернак именно во мне, через себя проработанный.

А вообще у женщины с женщиной немножечко другие отношения, чем у женщины с мужчиной. Это те противоположности, которые друг к другу притягиваются.

– А переписка Пастернака и Цветаевой – шедевр любовной лирики.

– Да, и недавно про эту переписку и про их взаимоотношения была передача. Какие моменты они претерпевали. Это была совершенно другая жизнь в сравнении с современностью. Когда думаю об этом, то прихожу к выводу, что да, это был Серебряный век. А какой наш – этого не знаю. Пластмассовый, по сравнению с ним.

– Век мобильных телефонов?

– А что? Сейчас создают романы. Романы смс. Пожалуйста! Но это происходит в любое время. Это знаковая шелуха, которая не остается в истории. Дальше идут более продвинутые слои.

– Пробовали писать прозой?

– Конечно, пробовала. Мне часто говорят: «Была бы прозаиком, хоть бы деньгу получала. А так ты сидишь, не понять что делаешь».

Но тут опять мешает какая-то принципиальность. Не могу писать. Журналистика –  тот самый случай, где я могу себе позволить поверхностность в отношении к слову. А если говорить о серьёзном жанре, про прозу – какая бы она не была – не могу. Ну не могу себя пересилить и писать заказные какие-то моменты.

А не заказные, то, что писала – это считаю несовершенным. Совершенно несовершенно. Этим надо было заниматься изначально. Видимо, не было устремления. В стихи всё-таки мысль переносится проще. С ними легче работать, чем с прозой. Проза – другой формат слова, для меня тяжеловеснее.

Опять же больше той самой работы, которую не очень-то люблю, как оказывается.

То, что тяжелее, мне не даётся. И в стихах я работаю над собой. Но в прозе надо больше бытовых вещей привлекать. Не дано мне это.

Хотя попытки писать в прозе раз от раза совершаю. Не всё одни стихи. Это малые формы. На большие не хватает сил и дыхания.

– Ваши пожелания жителям Бийска Алтайского края?

– Хотелось, чтобы люди побольше обращали внимания друг на друга, на себя, на детей. Чтобы не жили сиюминутными безумными проблемами (это накануне Великого поста!), а чтобы жили немножечко глазами внутрь. Ощутить себя, понять, что ты – не просто марионетка, которой управляет жизнь, и ничто непрописанного не происходит, а человек свободный. И когда ты это вдруг понимаешь, в себе открываются великие духовные и физические силы.

Хотелось, чтобы мы почаще задумывались об этом. И давали другим такой же посыл. Не ощущайте себя марионеткой! Но и не Карабасом-Барабасом, который управляет марионетками. Мальвина не захотела быть марионеткой – убежала.

– Вы поэтому ушли из кино?

– Да, в свой цветочный домик. Видите, как накладывает отпечаток этот образ!

– Некоторые ради этого готовы на всё.

– Вы знаете, когда я работала с Оксаной Пушкиной, мы с ней немножко поконтактировали, а она делала передачу обо мне, мы были с ней у Славы Зайцева, в его салоне. И Зайцев мне открытым текстом, очень нелицеприятными словами сказал: «Ты вообще дура. Тебе столько дано, такие козырные карты, и ты ничего не делаешь, палец о палец! Более того, ты отказываешься от каких-то вещей! Да я бы… Да мы бы…»

Я очень спокойно отношусь ко всему тому, что было сказано, и к Зайцеву с уважением. Но есть разница между квасной, как раньше говорили, интеллигенцией, которая нежная, ничего не могла сделать, много думала, многое знала, и рабочим людом. Но, как показала история, даже если дать власть рабочим людям, всё равно должна существовать прослойка общества, которая спокойно может отказаться от лавров, которые тебе предлагают.

Это нормальное ощущение. Нельзя же рвать когти и всё к себе сгребать. Мне так кажется. Найдётся человек, который скажет: вот она всё к себе гребёт. Вот ей дали, а она ещё больше гребёт. На каждый роток не накинешь платок. Так ты хотя бы сам перед собой будешь спокоен. Будешь спать с чистой совестью, ты сделала то, что ты должна была сделать, а не пошла на обман со своей совестью.

Нужно жить по своей собственной совести. Не обязательно пользоваться тем, что тебе даётся. Она тебя иногда искушает. Судьба. И даёт тебе повод расслабиться. Важно всё это оценить и отсеять. Я, например, не разочарована тем, что не работала с Пушкиной. Потому что знаю: сделала правильный выбор. Меня бы пользовали, а не дали развиться собственному «я».

А мне это нужно? Конечно, нет. Мне иногда говорят, что я даю интервью по поводу мальвининского прошлого: «Вот как ей не стыдно об этом всем говорить. Давно бы успокоилась и говорила, что моя хата с краю и ничего не знаю». И такие находятся.

А я считаю, что если есть какой-то интерес, то почему не сказать людям что-то хорошее. Не пожелать им счастья.

– Не надо жалеть, что ты не в «обойме».

– А что такое обойма? Это какая-то пулемётная лента выстреливает, а потом ты, как гильза, валяешься. Хорошо, если пуля попадёт куда-то. И всё равно – это оружие! Я за мир во всём мире!

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru