Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ВЛАДИМИР МЕНЬШОВ:

«МНЕ НЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО СУДЬБА СКАЗОЧНАЯ»...

Специальное интервью для Алтайского края [17 июня 2007 г.]

Евгений Гаврилов: – Владимир Валентинович, какие фильмы с вашим участием сейчас готовятся и над какими проектами работаете в качестве режиссера?

Владимир Меньшов: – В качестве режиссёра работаю над картиной под условным названием «Салонная драма» по пьесе Ференца Мольнара. Но пока испытываем затруднения с материальным обеспечением. Часть картины снята, а на часть идёт поиск материальных средств. Второе: в конце года выйдут на экраны несколько фильмов с моим участием. 4 октября состоится премьера фильма «Кода апокалипсиса» – наш ответ Джеймсу Бонду. Весьма недешёвая картина, которая снималась по всему миру. Главные роли исполняют Настя Заворотнюк и Винсан Перес – известный французский актёр. У меня, как и у всех, вспомогательная роль – начальник российских спецслужб. Уже была презентация этого фильма на «Кинотавре».

Осенью же выйдет на Втором канале картина Сергея Урсуляка «Ликвидация». По-моему, это очень мощный фильм. Мне нравится, чем занимается Серёжа, и я рад, что он взялся за сериальный жанр. Это хорошо, потому что сериал очень сильно опускают, когда за него берутся малопрофессиональные люди. Он сделал очень хорошее кино, на уровне «17 мгновений весны». Хороший детектив, военная Одесса. В этой картине я играю маршала Жукова.

Есть ещё третий фильм, который тоже выйдет на экраны осенью – «Диверсант-2». Это фильм-продолжение. В первом у меня была небольшая, но очень ёмкая роль. Сейчас мою роль расширили, много снимали в Польше весной прошлого года.

Есть и новые картины, о которых меньше хочется рассказать. Они начаты, в работе.

– Владимир Валентинович, ваша пьеса «Комедия в замке» была первой работой в театре?

– Не совсем первой. У меня были кое-какие опыты. Но они в театре у меня очень незначительные. И я хочу продолжить работу в этом направлении. Меня театральная практика интересует, и думаю, что у меня должно что-то получиться, и хорошо. Я получил театральное образование, моё первое образование - студия МХАТа. В большей степени по своим пристрастиям я, может, более театральный человек, чем киношный. Мне гораздо интереснее в театре, чем в кино. Посмотреть новые приёмы режиссуры. Театр – это всегда режиссёрское решение. Там гораздо легче обнаружить отсутствие профессиональности, чем в кино. В кино можно проскочить за счёт группы, оператора, хорошего художника, сценария, режиссёра. И ты в этом качестве можешь долго существовать. А в театре очень быстро тебя «раздевают догола».

– С чем связан такой большой путь ваш в театр?

– Никаких не было специально замыслов. В своё время я расстался с театром окончательно. После студии МХАТа театр принял меня очень недружелюбно. Я ему не очень-то был нужен. И все мои мысли были в кино. Кино меня хорошо приняло. А потом случилось так, что начал работать в кино, и тоски по театру не было, в смысле практической деятельности. Театром интересовался всегда и ходил на спектакли. Но потом меня пригласил Леонид Трушкин в свой спектакль на главную роль - пришла к нему в голову такая сумасшедшая мысль. Не без трепета приступил к этим репетициям, потому что давно, со времён студенчества, не выходил на сцену. К удивлению, это получилось весьма хорошо, и мы лет десять играли спектакль «Поза эмигранта». И уже потом последовал спектакль по Птушкиной и т.д. Затянуло.

– Почему вы выбрали Ференца Мольнара?

– Это очень сложно объяснить. Мне нравится. Когда-то прочёл его пьесы, и они мне показались очень изящными и абсолютно незаслуженно забытыми. Я это попытаюсь доказать. Мольнар - это гордость венгерского народа. У них есть и улицы Мольнара. Исключительно мощный драматург. Может, не первого эшелона, но во втором эшелоне он в первых рядах. Это не Чехов, но где Моэм, Лябиш.

– С какого времени вы собираете свою солидную библиотеку? Какие были ваши первые книги?

– Я начал собирать её ещё в студенческие годы, будучи совершенно нищим. И, тем не менее, тогда сделал свою первую покупку. Если не ошибаюсь, то первое, что купил, был двухтомник Хемингуэя, не новый. Книги тогда были дешёвыми, но когда стипендия составляла 22 рубля, это серьёзно сказывалось на бюджете. К концу обучения у меня собралось книг двадцать. А потом уже пошло лавинообразно. Сейчас у меня уже тысячи две томов есть.

– Для чего необходима библиотека? Как она помогает в вашей работе?

– Когда с ней умеешь работать, она очень нужна. Но сейчас практическая необходимость в ней снизилась. Существует Интернет, в котором всё находишь, все справки. Я собирал словари, в работе они всегда мне помогали. Залазил в них. А словарей же уйма разных. Сочетаемости слов, рифм. Не только грамотность, не только объяснение значения какого-то слова. Мне всегда это доставляло большое удовольствие.

Сейчас всё это заложено в программы компьютера и быстро выясняется. Поэтому, к сожалению, грамотность населения резко падает. Пишут с громадными ошибками. Я спрашиваю у студентов: «Что же это такое? Что вы даёте такой текст?» Они отвечают: «Да у меня сломалась программа, которая правит ошибки». Значит, он сам уже потерял представление о грамотности и пишет всё «от фонаря», а там всё программа правит.

Книги для моего поколения имели большое значение. Не знаю, как для другого поколения, это ценности, которые таятся на полке. Ты знаешь, где что стоит, снял, нашёл страницу, прочёл, процитировал. Это духовное общение с книгой не заменяется общением с компьютером. Но, возможно, я сильно ошибаюсь, потому что совсем недавно ещё утверждал, что писать ручкой гораздо правильнее, чем работать с компьютером. Нет. Сели все за компьютеры и пишем. Удобно, это не пишущая машинка.

Что делать? Жизнь так поворачивается. Значит, будет узкий круг людей, которые будут втайне писать ручкой и ценить духовное развитие больше. У новых ребят есть свои плюсы, когда они в любом месте достают компьютер и гораздо быстрее и эффективнее, что ли, живут. Не глубже, но эффективнее. Думаю, что жизнь будет потихонечку всё выправлять. Поэтому не стоит пугаться.

– Самые любимые ваши книги?

– Мне кажется, это не совсем правильно. Если я назову Александра Ивановича Герцена «Былое и думы» как одну из самых любимых мной книг, то к ней ещё надо многое приплюсовать. Как же без этого? За раритетными книгами не гонялся – особых денег у меня никогда не было. Я горжусь, что когда моя дочь училась, то ни разу не обращалась ни в какую библиотеку. Всё у нас было дома. Можно было найти и по программе, и сверх программы. А когда она хотела что-то почитать, она шла ко мне и спрашивала: «Пап, что у нас есть?» – «А вот это не читала? Посмотри». Так она стала очень начитанной девушкой.

– Вы впервые снялись в фильме Александра Павловского. Что это была за роль?

– Это был короткометражный фильм, дипломная работа Александра Павловского. Мы вместе с ним написали сценарий по рассказу Катаева «Ножи». Назвали его «Роковые ножи», но окончательный вариант был «Роковые кольца». А на экраны же он вышел под названием «Счастливый Кукушкин», по фамилии главного героя. Не очень удачное название, но картина получилась симпатичная. Это было уже 36 лет назад.

– Почему вы помогали ему при написании сценария, хотя это была его дипломная работа?

– Он был просто как сокурсник, как соавтор. Он долго искал, мучился. Я ему этот рассказ и предложил. Сказал, что вот есть у Катаева такой рассказ. Постепенно склонил его в свою сторону, хотя он хотел снимать совершенно другое. С этого рассказа началась и его карьера - он стал законченным комедиографом, и моя - я неожиданно стал актёром. Совсем этого не предполагал, когда нечаянно играл у него главную роль. Оказался замеченным, и меня стали приглашать. А в режиссуру я пришёл только через пять лет.

– Ваш главный дебют – фильм «Розыгрыш». Что было самым трудным при съёмке этой первой самостоятельной работы?

– Самое трудное в первой работе – всё. Нет исключений. Начиная от подбора оператора. Ты находишься практически в положении изгоя: тебе пытаются столкнуть самого худшего оператора, самого неинтересного художника, не дают возможности подобрать хорошего актёра, актёры не знают, кто ты такой – «кот в мешке», отказываются от ролей и т.д. Всё тяжело.

Прежде всего, первая картина - это громадное испытание твоей настырности. Выдержишь ты или нет? Картину всё время закрывали. Раза три. Потому что шла борьба за сценарий. Наш сценарий считался диссидентским. То начнём, то закрываем. На этой картине я закалил силу воли.

И по всем остальным пунктам. Собрать этих ребят-школьников с улицы и превратить их в актёров. Тут меня спасла моя актёрская биография, потому что всё, что мог, перед ними разыгрывал, а они потом с меня делали роли.

А ещё плюс к этому - фильм был музыкальный. Выбрать песни. Какие они должны быть? Чтобы это совпало со вкусами молодых ребят, нынешних, которые уже от меня отстояли на двадцать лет, на целое поколение. Был замечательный поэт Лёша Дидуров, которого мне удалось найти. Мне посоветовали. Прекрасные тексты слились с музыкой.

Думаю, что это был кошмар. Вспоминаю, как маленькую войну… А может, даже и большую, которую пережил, и - о чудо! - когда всё это склеилось, сложилось и выяснилось, это интересно всем, смотрится. Мешки благодарных писем зрителей. Ребята проснулись на следующий день знаменитыми.

Первый фильм – это первый. Удачный. Не то, что незаметный, а закончившийся Государственной премией. Это непростые вещи. Всё получилось. Бывает так.

– Если говорить о Дидурове, то были и хорошие советчики?

– Я слушал. Всегда надо слушать. Но выбор оставлять за собой. А послушать можно много кого.

– Большинство ваших фильмов не принимает кинематографическая критика, которая накладывает клеймо немодности. Где истоки подобной «критики»?

– Профессия критика, действительно, очень неблагодарная. У них цеховые интересы, пристрастия, вкусы. И выбиться из этих цеховых пристрастий, быть независимым критиком практически нет никаких возможностей. Оказаться изгоем в своей стае, решиться на это мало кому хочется. Поэтому, когда в их сообществе складывается определённое мнение, против него пойти очень сложно.

Что же касается моих картин, то это особенно ярко проявилось на картине «Москва слезам не верит». Она ярко шла противотоком общему движению нашей тогдашней общественной мысли, которая заключалась в том, что все фильмы делались с фигой в кармане.

Все лучшие фильмы, лучшие режиссёры говорили о том, что это страна никуда не годится, здесь жить нельзя, сейчас здесь плохо, а будет ещё хуже. И на этом фоне оптимистическая картина, про то, что жить здесь не только можно, но и хорошо можно жить, и можно сделать честную карьеру, добиться в жизни всё своим трудом, упорством и т.д. воспринималось как какое-то диссидентство.

«Что же это такое? Мы же все уже договорились. Здесь жить нельзя!»

Причём я делал это неосознанно. Это уже когда я снял картину… Это соответствовало моему мировоззрению. Искренне. Потому что сам прошёл путь этой Катерины. И примерно двадцать лет назад ещё работал на заводе, и даже в шахте. Поэтому, когда через двадцать лет получил «Оскара», мне не казалось, что судьба сказочная. А все вокруг придерживались другого мнения.

А дальше уже присоединились разные моменты профессиональной зависти, даже ненависти. Что за чёрт! Мы тут всю жизнь доказываем Западу, что мы - лучшие режиссёры, что нам надо его давать, мы за этого «Оскара» порвать пасть можем, а тут парень ничего не сделал, или сделал такую муру, а ему его вручают!

Так что положение изгоя мне было прописано. Я не очень-то от этого страдал, пока не осознал, в чём дело. Я не понимал, в чём я виноват? Сделал картину. И всё. Никому подножки не подставил, не делал никакой подлости, ни у кого её не отбирал. Ничего не было. А почему же такая неприязнь?

Это надо долго понимать. Во всяком случае, мне. У меня был провинциально-наивный характер.

– Что помогало вам всегда в те периоды, а их было не так мало, когда от вас отворачивались, несмотря на ваш успех, ваши знакомые?

– Прежде всего, помогла семья. В нашей ситуации было тяжело, не скрою. Неудобно было обращаться за помощью. Были несколько друзей, не из нашего круга, которые поддерживали. А в кинематографическом кругу даже не знал, к кому подойти с этим разговором, чтобы не нарваться на насмешливый взгляд: «Поделом вору мука!» В семье гасили эти отрицательные эмоции. Разговаривая друг с другом и понимая.

Постепенно стал образовываться круг людей, которые звонили, говорили: «Не обращай внимание! Это очень хорошая картина».

Потом очень мощной была зрительская поддержка. Это тоже важно. Прокатные цифры, письма от зрителей, их исповеди – вот всё это вместе и помогало выжить.

– Почему это так ярко проявляется в сфере «высокого» искусства?

– Почему? Это происходит везде, где резко вырывается человек вперёд из какой-то среды. Везде это случается. История полна этих примеров. И не только российских, разумеется. Бизе умер после того, как его «Кармен» освистали на первом представлении. «Кармен»! Представить трудно! Но так было. И таких примеров бесчисленное множество. Мазнёй называли картины импрессионистов. А социальную причину я уже называл. Я нарушил «правила игры». Это было основанием.

Всякая зависть должна была найти себе моральное основание. Зависть необъяснима. Существует у человека такое чувство. А когда кто-то начинает резко вырываться от других, да ещё он немножечко и отставал, а тут – ба-бах! – вперёд. Принят. Куда там? «Оскар»! Государственная премия, признание зрителей и т.д. Это бесит. Но надо найти основание.

«Я не завидую, но он негодяй, подлец! Поэтому я его не люблю». Потому что нарушил неписанные законы. Все же договорились снимать вот так. А он вот сбоку снял, нарушил правила. И поэтому заслужил такую любовь зрителей. Вот и всё.

– Когда вы впервые решили устраивать предварительные просмотры отснятого материала своих фильмов?

– Сейчас я этого уже не вспомню. Да, начиная с того, как картина находится уже на середине пути, я её складываю, монтирую, музыку подкладываю и показываю друзьям. Для меня это важно, как она катится, на зрителях я это чувствую. Где затянуто, где в точку попали, как воспринимается юмор? В результате этих показов за монтажным столом вношу какие-то коррективы.

Но, откровенно говоря, ничего на меня не действует. Я слушаю друзей, которые после этого подходят. Обычно подходят не с критикой – это мало бывает. «Здорово!». Материал смотреть – это особый дар, и мало кто может сказать: «Вот тут что-то я ничего не понял». Нет, это же дальше будет объяснено. Половина сцены, половина куска. Мне это, скорее всего, нужно для собственной уверенности, что я двигаюсь по правильному пути.

Что мои реакции, которые испытываю при монтаже материала? Как монтажницы реагируют? Где она улыбается, где у неё даже слёзы выступают. Как это будет на массовой аудитории? Хотя бы человек 10-15, которые сидят. Умножаются эти реакции друг на друга, когда улыбка превращается в хохот, а выступающие слёзы на самом деле сами катятся. Мне это нужно.

Подавляющее число режиссёров, насколько знаю, в громадной тайне держат всё до самого конца. Смотрят вдвоём с оператором, не показывают ни группе, ни актёрам. Никому. Они только сбивают их с толку. Я никогда не делал так в кино. Мне это чуждо. Но каждому своё.

Почему я стал это делать? Во-первых, раньше мы были обязаны показывать - и сейчас так есть – нашему руководству. Худсоветы, которые тоже смотрели. Но когда смотрели худсоветы, а это несколько официозная организация и может оказаться не вполне доброжелательной, я тогда уже приглашал на просмотры директора киностудии, членов группы и 2-3 моих друзей. Чтобы у меня было некоторое равновесие.

Они смотрели главным образом с точки зрения идеологической и соответствия линии, не ушёл ли я в сторону? А друзья смотрели более эмоционально. Как здорово! Какой хороший вот этот эпизод! Прекрасно играет вот этот актёр! Это уравновешивало.

Когда надо было разбираться с директором отдельно или с худсоветом за эпизоды, которые они требовали переснять, переделать, сократить – это был отдельный разговор. А друзья говорили, чтобы никого не слушал и т.д. Это придавало силы в борьбе с дирекцией.

– Ваши пожелания всем любителям ваших фильмов и вашего творчества в городе Бийске Алтайского края?

– Любите не на словах, а на деле российское кино. Оно должно набирать силу. При всех жалобах на то, что одолели американские фильмы, совершенно не видим мы российское кино. А оно выходит. Но на него ходят гораздо меньше, мало смотрят, не поддерживают денежно. Любите старое российское кино, но заставляйте себя ходить и на новое. Тогда оно постепенно вырулит. Когда оно начнёт оправдывать затраченные на него деньги, а это уже сейчас довольно большие деньги. Если по всей стране пойдёт на него всего один миллион человек - смешная цифра! - посмотрит один советский фильм, он уже отобьётся. Нужно ходить и смотреть.

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru