Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ТАТЬЯНА КОНЮХОВА:

«КИНЕМАТОГРАФ – ПРОИЗВОДСТВО КОЛЛЕКТИВНОЕ, А НЕ ЧАСТНОЕ»...

Татьяна Конюхова: – Всем кажется, что интервью  – это легко и просто. Это нервы, свою душу дерёшь. Вспоминаешь многое. И бесследно всё не проходит. Я уже много месяцев болею. Еле хожу – у меня заболели ноги. Потом, меня на Алтай никогда не приглашают – там Шукшинские чтения. Зачем интервью по телефону? Я алтайцам не нужна. Им нужна Федосеева-Шукшина, кривляки из «Аншлага» – вот это веселит, они могут корчиться, кувыркаться на ковре. Во всяком случае, я писем с Алтая не получала.

Поэтому и сделала такой вывод. Начальство всякое, административные фигуры на творческие встречи меня не приглашают. А у меня были встречи – очень интересные, любопытные – с Василием Макаровичем Шукшиным. Но я не хочу рассказывать, трепать их по интервью. Я в друзья не набиваюсь. Он меня приглашал неоднократно сниматься в кино, но не случилось. И почему, отчего это не случилось – я не собираюсь раскрывать.

Вы могли бы обратиться к массовикам-затейникам этих чтений: почему эти кривляки носятся по всему белому свету, заполонили всё. Экраны… И гребут, гребут… Дворцы себе понастроили.

А когда нас приглашают на ТВ, то стараются сунуть в потном кулачке сто долларов. Как будто мы какие-то воришки или нечто подобное.

Я приезжала в Барнаул, когда была юной актрисой, и выступала там по пять встреч в день. Я брыкалась и ругалась, а они говорили: «Ой, что вы! А у нас тут, когда приезжают артисты, то так говорят мало».

Евгений Гаврилов: – Сейчас больше ездят с антрепризой…

– Антрепризу администраторы тащат к вашим культурологам, которые ни черта не делают для народа.

Я получаю три тысячи пенсию. И приходится мне в 75 лет ехать к пяти часам на край света в университет культуры и искусства и возвращаться в первом часу ночи. Я живу так же бедно, как ваш город Бийск. На старости лет, больную, с температурой 39,5, привезли с какой-то Ярославской ярмарки, которую там устроили. Я сказала, что себя плохо чувствую, мне нездоровится, а в ответ: «Мы вас привезём, отвезём!». Вот они меня отвезли и привезли с температурой.

Вы знаете, как сказал Борис Леонидович Пастернак? Готова подписаться под каждым его словом:

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

Цель творчества - самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы

В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой

Отчеркивая на полях.

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать…

А сейчас сами себе делают успех и кричат о нём со всех точек. Я с этим не согласна.

Однажды в Чехословакии было опубликовано интервью со мной. Раньше журналисты писали, отталкиваясь от слова «мы», от народа. Народ думает, народ мечтает, хочет и т.д. И как-то предложила одному журналисту: «Мне прислали газету на чешском языке. Интервью со мной. Если у вас есть специалисты, посодействуйте, переведите». Он возвратил мне его и говорит: «Мы не можем так писать. Он пишет впечатления о вас. Какое вы производите впечатление на него, передаёт свои ощущения».

Журналист мне сказал, что тот написал впечатление обо мне. «А мы так не имеем право. Как я могу написать впечатление о вас?» – «А вы что пишете? Вы пишете о впечатлении от имени народа обо мне. Вам не стыдно? Откуда вы знаете, как ко мне народ относится?»

Ведь у нас тот человек, что лоялен. Так и теперь. Когда мне говорят: «Ой, как было при советской власти!» Я отвечаю: «Как и сейчас! Моя профессия всегда была зависима». Раньше вообще запрещали артистов хоронить на общем кладбище, считая, что мы грешники на земле. Разве сейчас отношение к артистам лучше? Оно сохранилось. А мне не нравится. Вот и всё.

Как говорят: «А мне не нравится этот артист!». И привет. И больше ты не покажешься ни на экране ТВ, нигде, никак. Ты умер. Как однажды постучал в стекло водитель троллейбуса. Я подумала, что он скажет: «Дамочка, а вы билет взяли?» Или какую-нибудь гадость, пакость, чтобы испортить настроение пассажиру. И вдруг он говорит: «Вы что, провинились? Почему вы исчезли с экрана?». Меня нигде нет. Обо мне нигде ни слова не говорилось.

А один дяденька мне даже сказал: «А вас ЦК не пропустит». Я нашему начальству не давала спокойно жить. У меня был свой взгляд и своё мнение на их отношение к нам. Недопустимое. Я защищала интересы нашей профессии, не про себя говорила, а говорила о защите профессии артиста.

И с этим выступила даже на Пленуме, после которого, а это было в преддверии съезда КПСС, когда Никита Хрущёв провозгласил: «За работу, товарищи!» Вот я выскочила на трибуну и жахнула речь! Когда нас называли «воткнутым карандашом». Мы были как ассенизаторы общества. Мы – не художники, не авторы.

А Никита Сергеевич Михалков, который пришёл на пост председателя? Мы думали, что он-то, актёр, будет защитой наших прав и достоинств. Ничего подобного! Авторские права были застолблены за режиссёром, за сценаристом. Как-то пробились художники. А все остальные – придаток к режиссёрам.

Никогда актёрам не было и нет у нас отчислений от фильмов. Наш генеральный директор «Мосфильма» превратил его в свалку. И его разбазарили и разворовали, превратив в так называемый концерн. А сейчас вопят, что собирают камни. Разворотили, разбросали, раскидали, распродали,растащили по своим хатам.

Вот я и выступила: «За работу, товарищи! Что вы тут выступаете за приоритеты в кинематографе? Кинематограф – это производство коллективное, а не частное». Вот мне и влетело! Сказали: что это за пигалица чирикает?! А ну-ка, давайте покажем ей! И попала я в списочек.

Никого никогда не спрашивала, угодно сказать или неугодно. Я говорила то, что мне давало право человека говорить. У человека есть достоинство. Честь и достоинство, как говорили бывшие офицеры. А теперь не могут сказать ни про честь, ни про достоинство. Лижут только все места.

– Но вы же, Татьяна Георгиевна, сохранили их.

– Ну и что? Это же вершины, которыми, как написал Ромен Ролан о Микеланджело, являются герои: «Герои – это вершины, пик, через которые проносятся все ураганы и сметают всё на своём пути. Лавы, лавины. И они погибают».

– Сталин в выступлении на встрече с творческой интеллигенцией в 1946 году сказал, что «нужно …создавать …героев…, на которых советским людям хотелось бы равняться, которым хотелось бы подражать.

– Да, Иосиф Виссарионович был мудрец! Это сейчас его топчет всякая сволочь, вроде Познера. Гадина, которая всё помоями обливает. Всю историю, великую историю. Даже Черчилль сказал, что это был великий мудрец, великий собиратель Державы! Черчилль сказал о Сталине! А эта милюзга поганая, алчная, которая за деньги может продать всё на свете…

– Но таких было всегда достаточно. Ещё Максим Горький сказал: «У всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека, до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью».

– Знаете, что сказал Шаляпин об актёре? Подиум  устроен так, что  он возвышает актёра, поднимает его над толпой. И толпа, смотрящая снизу вверх на актёра, потом пытается стащить его оттуда в жизни и втоптать в грязь. То же самое. Это мудрые люди.

Я вам приведу один пример. Есть такой романс: «На заре туманной юности / Всей душой любил я милую». А в первом концерте Шопена для фортепиано с оркестром идёт перекличка с этой темой. Вот скажите, пожалуйста, откуда это?.. Из Космоса. А Циолковский про это сказал: «Когда вы смотрите на небо и видите скученность облаков и вам налили в уши, что это капельки, влажность и прочее – не верьте. Это скопление душ человеческих». Вот откуда это всё идёт!

– Циолковского сегодня не вспоминают. Его как бы и нет.

– Господи! Даже Бориса Фёдоровича Андреева не вспоминают! А это глыбища советского кинематографа! Глыбище в буквальном смысле! Мифический герой кинематографа! Ширь из Саратова! Волжанин! Говор был какой! А какие у него афоризмы! Есть маленькая книжица «300 афоризмов», которую он сам написал. Это же упоение! Вы их не увидите на прилавках. Увидите гадость, пакость, сиськи и письки.

– Сейчас многие артисты в числе любимых своих поэтов называют Иосифа Бродского. У Евгения Курдакова, который в юные годы был близко знаком с будущим лауреатом, есть стихотворение, которое появилось в № 3 журнала «Наш современник» за 1991 год: «…Инвентарь маргинала: силлабику вечных обочин,

Да на мелкие нужды — потрепанный хлам языка,

Утки-обериутки свистят между строчек по-хармски

В примечаньях к прогнозам погоды с прогнозом себя

С переводом на русско-кургузский, на быстроизданский

По ходатайству тех, кого вмиг подвернула судьба.

Эти мобиле-нобели, вечная шилость-на-мылость…

Под аттической солью беспамятства мнятся искусы,

Только соль отдаленья по сути глуха и слепа:

Растабары, бодяги, бобы, вавилоны, турусы,

Кренделя, вензеля и мыслете немыслимых па...»

Вы очень хорошо разбираетесь в поэзии. Чем хорош Бродский? Может, я что-то не понимаю?

– Что сказать о Бродском? Есть разные течения. Есть поэты на все века. А Бродский… Я ещё не читала ни разу его со сцены. Всю его поэзию, которая издана на данный момент, я прочитала. Она мне напоминает период конструктивизма, авангардизма. Эмоционально, духовно не вызывает отклика в моей душе. Я люблю слушать, как его читает Михаил Козаков. Мне нравится, как он читает, но у меня нет желания взять в руки этот томик стихов и почитать.

Во-первых, в поэзию надо вчитаться. Это так же невозможно – сразу посадить и заставить слушать какое-нибудь сложное музыкальное произведение. Допустим, симфонию. К этому нужно подготовить себя. Я, например, не берусь читать стихи Бродского. Так же, как и Вознесенского, даже Бэллы Ахмадулиной. Есть такая поэтесса Пушнова – она мне близка по духу, созвучна моим мыслям.

Поэзия имеет тоже свои определённые законы. Темпо-ритмы. Что-то там заложено. Я понимаю вашу оторопь перед Бродским. Потому что для вас его поэзия как нагромождение. Это не самолюбование, а какой-то определённый внутренний закон. Стихи Бродского мне напоминают изобретение. Они не льются из души. Какая-то усложнённость, нагромождённость. По этим стихам идёшь, как по каменоломне: перепрыгиваешь с камня на камень. Она тоже имеет какую-то красоту, пейзаж. Но она не к душе. Не очень тайная.

– Как картина в холодных тонах?

– Но ведь бывает картина, когда вы погружаетесь в неё. И стоите перед ней целый час. Рассматриваете, она рождает в вас какие-то мысли. А поэзия Бродского какая-то математическая, тригонометрическая поэзия. Сложная. Может быть, я когда-нибудь наберусь духа и вчитаюсь в неё. В поэзию надо вчитаться.

– Лучше уж вчитываться в поэзию Марины Цветаевой.

– О, Марина Цветаева! Конечно, конечно. Потому что у Марины Цветаевой такой мощный эмоциональный заряд, который просто вздымает вас! Там мысль её. У неё тоже есть сложнейшие стихи. Есть стихи, которые до сих пор я ещё не читаю на публике. Я размышляю над ними. Я должна услышать определённую музыку этого стиха. У неё есть замечательные стихи. Она вообще, с моей точки зрения, одна из величайших поэтов. Она написала стихи, которые можно обозначить кинематографическим словом ракурсы.

Например, Тютчев написал: «Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья…» Марина Ивановна Цветаева углубила:

Есть некий час - как сброшенная клажа:

Когда свою гордыню укротим.

Час ученичества, он в жизни каждой

Торжественно-неотвратим.

Высокий час, когда, сложив оружье

К ногам указанного нам - Перстом,

Мы пурпур Воина на мех верблюжий

Сменяем на песке морском…

Вы представляете, какие-то потоки воинов сменяют свой воинственный пыл на нежность, на мех верблюжий? Это удивительная поэтесса! Или:

Кабы нас с тобой да судьба свела -

Ох, веселые пошли бы по земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох мой родный, мой безродный,

                       мой природный брат!

Вот такая напевная русская песня! Чуть ли не частушечная. В то же время как русский плач. Вот эта поэзия льётся. Водопадом, как из кувшина. Как какой-то густой напиток.

– Если говорить про Цветаеву и Пастернака, то они оба прекрасно владели фортепиано, писали музыку и им обоим прочили большое музыкальное будущее.

– Это естественная поэзия. Это кинематографический приём, когда «Мы пурпур Воина на мех верблюжий!» Это музыка! И живопись. И всё! А поэзия Бродского – нагромождение острых камней, о которые можно удариться, упасть. Поэзия Цветаевой – это мощь музыкального. Её можно представить: закроешь глаза и вспомнишь концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. Какие они раскатистые, мощные, прекрасные! Просто льющаяся поэзия! Там есть и мелодия, и в то же время мощь, которую можно сравнить с раскатами грома.

– Татьяна Георгиевна, а когда вы открыли для себя Цветаеву?

– В юности я вообще поэзией не увлекалась. Потому что она как-то не выливалась из моей души. Это случилось после страшнейшей трагедии, которая произошла в моей жизни. Поэзия меня спасла. Поэзия не для какого-то возраста, а на все времена. Как говорила Марина Ивановна Цветаева:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я - поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

- Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам,

Где их никто не брал и не берет,

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Она была мудрейшим человеком уже в юношеские годы! Это дар Божий! Сейчас всё великое, русское, созданное великим русским человеком, пытаются стереть, истребить из памяти. Сделать из нас примитивных людей, которые думают только о еде и наслаждениях. Недаром ещё в 1943 году была разработана целая система по уничтожению величайшей культуры. Вот и теперь её пытаются то к Западу пришпилить, то туда, то сюда. Какой Запад? Мы – пограничная полоса.

Мы им не принадлежим. Мы – особый род цивилизации. Мы – особенные. Это не то, чтобы избранные. Это никакое не избрание. Ни на кого не похожие. Ни на Запад, ни на Восток. Это цивилизация, созданная столетиями, тысячелетиями. Это не просто так: пришли откуда-то оттуда. Никто не знает. Это одному Богу известно – откуда мы появились. Это божьи дела. Не хочу в это вдаваться и об этом говорить.

А какие гениальные творения созданы в музыке! Сколько прекрасной музыки! Мощь фортепианных концертов с оркестром. То, что больше всего люблю на свете! Просто умираю, когда слушаю эти концерты. И, конечно, выше Рахманинова я ничего не знаю. У Бетховена больше симфонии.

То, что создал Рахманинов, удивительно – особенно три концерта. Четвертый тоже написан, но я его слышала только в исполнении Артура Микеланджело – есть такой пианист. Его я слышала в Ленинграде. Больше исполняют третий, второй. Самый мощный – третий. Это вершина. Выше этого ничего не написано для фортепиано с оркестром. У Сен-Санса прекрасные есть концерты, но выше, чем Рахманинов, нет ничего на свете. Пока что ничего не создано.

И русским духом, и простором, и масштабностью России пропитаны его фортепианные концерты.

Наша культура обогащает Дух человеческий и Душу. Другие культуры – тоже прекрасные, замечательные. Я, например, влюблена в Италию. Но там буйство. Живописи, скульптуры, архитектуры. Это совсем другая нация. Но всё-таки Запад более прагматичный в общей своей массе. А общество не может не влиять на Душу, Дух художника, Творца. Он больше идёт от разума. А мы идём от совершенно не понятного никому и не разгаданного.

Всего доброго. Желаю вам добра!

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru