Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ЕВГЕНИЙ ГАНЕЛИН:

«ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНИ НЕДАЛЕКО ПАДАЕТ»...

Евгений Гаврилов: – Евгений Рафаилович, в каких театральных и кинопроектах вы заняты сегодня и какие появятся в ближайшее время?

Евгений Ганелин: – О будущем не говорят. На будущее только уповают, надеются. Что же касается сегодня, только что вернулся из Киева, там закончились съёмки двух огромных фильмов. Первый называется «Безумный ноябрь», где я играю полковника милиции, который раскрывает преступление, происходящее прямо на съёмочной площадке в кино. Кино в кино.

Второй называется «Колечко с бирюзой» - четырёхсерийный фильм, где играю военно-морского врача, который пытается изо всех сил сохранить госпиталь в 1989 году перед самым развалом СССР. Обе картины украинские, но производятся для России, в первую очередь.

В последнее время мне очень нравится там сниматься, потому что есть ощущение, что настоящее свободное кино перебралось туда, на Украину. Я имею в виду то кино, которое показывается в России. Обе картины рассчитаны на российского зрителя.

Что касается театра, то у меня идут три спектакля. Один из них – «Скандальное происшествие с мистером Кэттлом и миссис Мун» (Дж.-Б.Пристли), второй – «Luv(Ай лав ю)», американская пьеса Мюррея Шизгала и третий – «Зануда». Три антрепризных спектакля, где я играю самые разные роли, и с которыми мы уже объехали фактически всю страну и начинаем по второму кругу, чему я очень рад.

После нового года мы начинаем с моим приятелем Сергеем Кошониным репетировать спектакль «Весельчаки» Нила Саймона.

Учитывая, что только вчера закончил работу над статьёй «Памяти моего учителя Кирилла Николаевича Чернозёмова», то, думаю, работы пока хватает.

– Что вы подразумеваете под «свободным кино», которое перебралось на Украину?

– Это я сказал довольно широко. Это кино, которое требует меньших денег, потому что там цены пониже и платят немножко по-другому. Пока там не введена цензура, и режиссёры, актёры чувствуют себя посвободнее, повольнее, чем у нас. Это очень отличается от того, что делается у нас, по качеству, по уровню.

Там прямо в процессе съёмок, честно говоря, с чем впервые сталкиваюсь, сценарий дописывался по ходу съёмок. Не потому что он был не готов, а потому что его переделывали. Начали снимать одно, а закончили – другое. Такого у нас, пожалуй, не видел ни разу. Там была утверждена только смета. Так получилось, что по ходу съёмок мы стали двигаться в другом направлении, и вместе с продюсером было принято решение, что раз все двинулись в другом направлении, значит, это направление наиболее верное. И изменили сценарий. Это меня очень устраивает.

– А как у нас обстоит дело с цензурой?

– Это мнение Соловьёва, что «я вас приглашаю на передачу, а цензуры нет». У меня создаётся ощущение, что цензура есть и уже в полной мере. Я не говорю, что она плохая или хорошая. Бывает, что она хорошая. Когда не пропускаются какие-то явные порнографические, фашистские выражения. Наверное, это хорошо. Но когда под этой маркой ещё и живое слово уничтожают, не согласное с тем, что думает большинство, зажимают – то, наверное, это плохо. Я не занимаюсь политикой, но чувствую, что цензура существует, в полном объёме.

– Мнения насчёт антрепризы диаметрально противоположные: одни её хвалят, другие не видят в ней ничего ценного, кроме возможности заработать и сойтись на сцене с другими актёрами. Что такое для вас антреприза?

– Вы достаточно точно определили две грани. Для меня это возможность работать с другими актёрами и заработать деньги – великое благо. Когда мы привозим спектакль, в котором занято 7-8 человек, и мы везём чуть ли не вагон с декорациями – это антреприза, которую я очень уважаю. Это во-первых.

А во-вторых, мне очень легко сравнивать, поскольку я ещё служу в государственном театре Комиссаржевской. Те планы, которые мы выстраиваем в репертуарном театре, часто наталкиваются на то, что всё здорово, только артисты другие, немножко не подходящие на эти роли.

Репертуарный театр очень хороший, я его люблю, но иногда получается так, что в пьесах нужен отход от рамок традиционного репертуарного театра. Вот в этих пьесах я играю в антрепризе. Пусть существует и то, и другое. Ни в коем случае не считаю, что нужно проводить большие театральные реформы. Их проводят, как мне кажется, в интересах людей, которые хотят просто это здание забрать в городах. Поэтому сокращают театры, закрывают под всякими благовидными предлогами.

Станиславский об антрепризе очень хорошо написал. Он описывает спектакли, которые организовывала такая дама по фамилии Шкомордня в его артистической юности. Она собирала хороших артистов, искала хорошую пьесу, они долго репетировали, а потом возили эту пьесу по самым разным городам России на ярмарки.

И у меня ничего, кроме огромного уважения, это не вызывает, потому что собиралась компания хороших актёров, ставили хорошую пьесу, и вся страна её видела. В конце концов, когда мы говорим о МХАТе, если по-честному, ведь забываем, что Станиславский до революции весь МХАТ на своих плечах держал материально. Он собрал со всей России лучших провинциальных артистов и открыл МХАТ. Это тоже была своего рода антреприза. Вот в этой точке, как мне кажется, сходятся устремления всех людей, которые, действительно, могут что-то сделать на сцене. Когда есть и материальный ресурс, и очень сильный духовный.

– Вы работали с замечательными режиссёрами – Рогожкиным, Сорокиным, Снежкиным, Бурцевым, Хамраевым, у которых многому научились…

– Вы назвали тех людей, которых я безумно уважаю. Я научился только одному: в любой ситуации надо своё дело реализовать по максимуму. Сделать на 100 никогда не получается, но выжать из себя все те проценты, на которые только ты способен обеспечить и при этом уважать труд других. Никогда не считать себя безошибочным, безукоризненным артистом. Чем лучше артист, тем больше он способен в себе находить всякие недостатки. И если я, например, скажу себе когда-нибудь, что абсолютно доволен тем, как сыграл какую-либо роль, то навру себе.

Чем артист лучше, опытнее, тем больше он находит недостатки в себе, роли и тем больше он работает над ними. Результат и есть работа над ролью. То, что выходит на экране – всегда только часть результата. Что-то остаётся в монтаже.

Идеальный артист – это тот, за которого режиссер ругает сам себя: «Вот я взял этот дубль, мне он нужен, а этот не взял, хотя можно было и его взять». Когда режиссёр на монтаже чешет себе голову и думает, какой ему взять дубль – это здорово. Они должны быть разными, и должен быть выбор для режиссёра. Вот тогда артист хороший.

– 12 лет вы с Владимиром Богдановым занимались собственным театром. Почему вы прекратили это направление?

– Мы прекратили нашу работу только «благодаря» самым прозаическим причинам. Руководство театра, в котором мы снимали площадки, а у нас своей не было, выставило такие арендные условия, на которые мы уже не могли пойти. А нам безумно нравилось то, что мы работали с высочайшей литературой. Это был не театр пьесы, а, скорее, это был театр мировой литературы на двоих. Мы играли Аверченко, Чехова, Леонида Андреева. Сами писали инсценировки и сами в них играли.

Это было очень интересно, но потом появилось кино. Кино в те годы, когда мы начинали театр, не существовало, это была середина 90-х годов. Пробивались только росточки нового русского кино. А когда появилось кино, то Володя и я стали сниматься потихонечку. Вдвоём сниматься как-то не получалось – нас брали в разные фильмы.

Вся эта ситуация привела к тому, что мы остались артистами одного театра Комиссаржевской, мы там служим до сих пор, и плюс к этому работаем в других направлениях. Ничего страшного. Мы из нашего периода увлечения русской сатирической классикой много взяли, он очень много дал нам как актёрам. Но на этом не остановились.

И Володя, и я продолжаем оставаться театральными актёрами. Этот период нам добавил мастерства. А кино добавило то, что мы говорили об антрепризе – способности играть с другими актёрами. У меня появились большие друзья из разных городов: Миша Ефремов, Миша Горевой – москвичи, Стас Баклан, Серёжа Романюк, Леша Вертинский – киевляне. Мне интересно с разными артистами играть. Надеюсь, что им – тоже. Не считаю, что надо себя ограничивать.

– В Питере действующих артистов-кандидатов всего двое: ваш сокурсник Андрей Толщин и вы.

– Сейчас больше, а Толщин стал доктором. Я не отношусь к этому так серьёзно. Не важно, какое у тебя звание и какой погон на плече, важно, что есть возможность работать с молодыми ребятами, со студентами. Сейчас растёт, на мой взгляд, удивительное поколение молодняка, которые, с одной стороны, понимают прекрасно, что идти в артисты – дело совершенно недоходное. Но, тем не менее, конкурсы сумасшедшие, потому что идут те, кто для себя сделал один совершенно осознанный выбор, не стадный, персональный.

Сейчас такое время, что артистом лучше не быть, чем быть. И если человек решил пойти, он прекрасно понимает, что и зарплаты копеечные и всё сложно будет в жизни. Но настолько подготовленный идёт абитуриент, настолько есть из кого выбирать, что профессия вдруг заиграла какими-то гранями. Очень много приличных спектаклей поставлено в последнее время, фильмов выходит. Очень рад.

Стараюсь не то чтобы научить, а помочь сделать первые шаги в профессии. Когда я был совсем юный, мне очень многие люди помогали. Мои учителя - Владимир Ильич Петров и Кирилл Николаевич Чернозёмов – люди, которые меня просто вывели на сцену. А дальше уже – плыви сам. Это правильно.

– Кто был вашим педагогом в ТЮЗе?

– А в народном ТЮЗе был совершенно беззаветно преданный театру Юрий Александрович Хохликов – человек, который привил нам любовь к сцене, кулисам. Он сам всю жизнь был актёром, очень хорошим. В своё время играл в знаменитой «Зримой песне» Товстоногова, «Вестсайдской истории». Я эти спектакли видел, и они мне безумно нравились.

Когда ребёнок может хоть как-то соответствовать тем требованиям, которые предъявляются к нему, это ему нравится, и он становится артистом, слесарем, врачом. Для меня путь в профессию был простой. Мне это нравилось, и у меня немножко получалось. Поэтому и пошёл по этой профессии.

Прихожу иногда в ТЮЗ, нечасто. Последние годы, к сожалению, не получилось. Вижу, какие ребята там работают. На смену Хохликову пришла Людмила Васильевна Волкова - замечательный человек, который занимается тем же самым. Она прививает детям не просто любовь к театру, а к духовной жизни. Работать не от своего лица, а от лица персонажей.

Когда себя называют, например, не Евгений Ганелин, а какой-нибудь чеховский титулярный советник Гагин. Я вижу, что ребята от имени этого Гагина уже общаются друг с другом на сцене, делают первые шажочки. Мне это очень нравится. Слава Богу, что не произошло никаких особых изменений, ситуация не претерпела катаклизмов. Сейчас появляются народные театры, драмкружки - и это радует.

– Помогает ли вам ваша учёная степень на съёмочной и театральной площадке? Изменилось ли отношение к вам с приобретением учёной степени со стороны сценаристов и режиссёров?

– Нет, ни в коем случае. Чисто внешне относятся понежнее, подобрее, но на самом деле режиссёр, который в конечном итоге тебя приглашает, не на твои погоны и регалии ориентируется, а на то, что ты из себя представляешь на площадке, в фильме. Очень внимательно смотрят фильмы или спектакли, которые вышли в последнее время, и, исходя из этого, тебя приглашают. В театре на самом деле звания не имеют веса.

– В каких проектах вам нравится более всего участвовать?

– Мне нравится разное кино. Я себя не ограничиваю какими-то рамками. Так получилось, что в «Убойной силе» сыграл Жору Любимова, шесть лет играл милиционера. Но опять же, играл не милиционера, а человека. Мы только в одной серии ходим в погонах и то только по оперативной необходимости.

Нравится играть людей. В независимости от их профессии. Я сыграл врача, архитектора-дедушку в фильме «Дни надежды», где у меня сложные взаимоотношения со внучкой. Не считаю, что нужно играть профессию. Профессия только накладывает отпечаток, а зрителю интересно, что ты за человек. А уж сколько у тебя звёзд на погонах или какие у тебя звания, учёная степень – только собственному самолюбию интересно.

– Писалось, что будет продолжение «Убойной силы»…

– Вам повезло. Я об этом не читал. Хотя всё возможно. Вопрос только, согласен ли я участвовать. Поскольку в одну реку дважды не входят.

– Актёром не рождаются, а актёром становятся? Или наоборот?

– Бывает по-всякому. Исходя из моего опыта, мне кажется, что актёром всё-таки надо стать. Нельзя сказать, что терпенье и труд всё перетрут, талант должен быть. Но бывает, что этот талант не всегда можно разглядеть. Не всегда он раскрывается в юном возрасте. Когда мы набираем людей в театральный институт, то чаще всего мы отказываем, потому что конкурс огромный – из ста человек мы можем взять одного. Когда отказываем, это не значит, что человек бесталанный. Сегодня его талант не сформирован, мы его не видим. Но это не значит, что его нет. Это тот случай, когда нет никаких правил.

У нас, театральных педагогов, глаз намётан, но и нас он часто подводит. Очень приятно бывает, когда ты видишь человека, который поступал … лет назад, его не взяли по каким-то причинам – и вдруг обнаруживаешь, что он замечательно играет, где-то в другом месте закончил учёбу или поступил на другой курс! Всегда очень радуешься, что мы ошиблись в чём-то, а человек всё-таки пробился, прорвался. Нужна колоссальная воля, как и во всём теперь.

– Вы давно уже работаете в качестве педагога. Помогает это вам на съёмочной площадке?

– Мне да, потому что когда ты идёшь на урок, ты всегда в голове держишь не то, чему ты должен научить, а держишь ту атмосферу, которую должен нести урок. Либо это яркая комическая репетиция, либо что-то другое. И когда ты к этому готов, то что-то получается.

Нечто подобное, когда идёшь на репетицию в кино или театр. Мне помогает ощущение того, что это должно быть либо весёлым, либо грустным, либо громким, либо тихим. Я настраиваю себя на эту атмосферу, и мне так легче работать.

– Что вы находите для себя в науке как творческая личность? На какой стадии находится ваша докторская работа?

– Больше чем наполовину я уже написал. Мне кажется, что наука – это возможность не только анализа, но прежде всего самоанализа. В театральном деле ты можешь научиться чему-то, помочь чему-то только исходя из собственного опыта, на собственном примере. Когда же я анализирую работы моих коллег, живущих, ушедших, старших, младших, то в первую очередь для себя из их опыта что-то вытаскиваю. Это даёт возможность, опробовав на сцене или на площадке, уже по-настоящему проанализировать и поставить для себя и для читателя какие-то знаки – плюсы или минусы – по отношению к этому опыту.

Наверное, эта способность к самоанализу была привита отцом. Я очень рад был бы сказать, что яблочко от яблони недалеко падает.

– То есть вы в науку по призыву отца пришли, но с другого боку? Он несколько заблуждался, призывая вас в историю?

– В общем, да. Но заблуждался, видимо, я. Папа в этом смысле всегда прав. В любом деле нужен подход широкий и серьёзный. С одного боку дело трудно сделать. Надо подходить со всех сторон.

– Вас история не устраивала как наука или это был некий внутренний протест против семейной династии?

– Нет, просто чисто эмоционально мне было маловато сидения за письменным столом или чтение каких-то лекций. Мне надо было и попеть и поплясать, на людях показаться, в хорошем смысле этого слова. Это меня и потащило в театр.

А сказать, что мне что-то не нравится в папиной профессии – не дай бог! Он настолько широкий человек в знаниях, что мне одной пятой его знаний не овладеть.

– Хоккей был у вас в разряде спорта или просто дворовое увлечение?

– Я играл даже на чемпионате города. Детская команда политехнического института. Мне это очень нравилось, и занимался этим для души. Я никогда не собирался становиться профессионалом. Не дворовый хоккей, но и сказать, что меня это всего поглощало – не могу. Театр перевешивал гораздо серьёзнее.

– А музыка?

– Я очень хотел заняться музыкой, но у нас не было возможности купить инструмент. Очень люблю музыку, но я никогда ей не занимался. Любимый композитор – Пётр Ильич Чайковский. Но воспроизвести его на пианино не могу, хотя слух у меня очень хороший. Вот то, что у меня сын немножко играет и поёт – это хорошо.

– Необычно, что вы увлекаетесь рыбной ловлей с женой. Как родился ваш семейный рыболовный тандем? Кто был инициатором этого рыболовного союза?

– Просто безумно приятно, когда под боком у тебя есть Финский залив и есть возможность там посидеть и половить рыбу. Во-первых, это красиво, а во-вторых, просто отдыхаешь. А инициатором был я. У меня жена замечательная в том смысле, что когда я её очень долго просил об этом, то она сказала: «Давай попробуем! Поехали!» Вот так и получилось. Причём мы ни в коем случае не добытчики. Но кое-что попадается, судаки например.

– Ваш самый удачный совместный улов?

– Мы как-то килограммов пять поймали: судак, лещ, плотва. Всё серьёзно.

– Ваше любимое место в Ленинграде? И как вы отнеслись к очередной смене его названия?

– Отнёсся очень хорошо, потому что город назывался Санкт-Петербургом, и слава богу, что так сегодня он называется. А любимое место – дом, где мой дедушка родился, на Петроградской стороне. Есть такая улица Большая монетная, раньше называлась Скороходова.

– Ваши пожелания всем любителям кино и театра в городе Бийске Алтайского края?

– Хорошая была фраза у профессора Преображенского: «Боже вас сохрани - не читайте до обеда советских газет. - Гм... Да ведь других нет. - Вот никаких и не читайте». Сейчас надо переставать смотреть телевизор и читать газеты, а думать самим. Вот такое время наступило. Надо возвращаться к классике.

Дорогие жители Бийска, с огромным удовольствием поздравляю вас с Новым годом. Желаю любви, счастья и самое главное – уверенности в своих силах. Только в своих. Не надейтесь ни на кого. Только на себя. Счастья и удачи вам в новом году!

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru