Туризм / Алтай / РИФформа / Артисты

ЛЕОНИД НЕЧАЕВ:

«Я НИКОГДА НЕ ОТСТУПЛЮ ОТ ДЕТСКОГО КИНО»...

Евгений Гаврилов: – Леонид Алексеевич, чем ваш проект «Дюймовочка» отличался от предыдущих? С какими сложностями вам пришлось столкнуться в ходе съёмок?

Леонид Нечаев: – Самая главная сложность – совершенно другой мир. Раньше я снимал кино для детей. И это было кому-то нужно. Сейчас это никому не нужно. Мы искали денег на картину четыре года. Вы можете себе это представить? Когда как одну картину «Буратино» я снимал за девять месяцев - весь период от написания сценария до сдачи на одной плёнке. А здесь – четыре года. И всё это укладывается в одно – поиск денег. Их нет, их никто не хочет давать. Как это назвать: сложность, не сложность – что это такое? Это называется просто: забыли! Проект останавливался, начинался, снова останавливался…

Я и мои коллеги снимали сказки, которые крутят сегодня, 20-30 лет назад. И теперь это нагло используется совершенно бесплатно. Мы не получаем от этого ни одной копеечки. Мало того. Даже ухитряются вставлять в наши детские картины рекламу! Вот до чего обнаглели.

А сложность была такая. Девочка, которую я нашёл на главную роль, просто выросла. Пока мы искали деньги. Единственные, кто меня не подвели – Светлана Крючкова, Лия Ажеджакова, Леонид Мозговой.

– С чем была связана вторичная переработка сценария «Дюймовочки»?

– Это ещё сложнее. Это вопрос на засыпку, поскольку сценарий был написан двадцать с лишним лет назад. Написан он для меня Инной Ивановной Веткиной. Но в то время я загорелся другой картиной и сказал: «Инночка, ты меня извини, пожалуйста, сейчас не могу его снимать». Инночка расстроилась, рассердилась и отдала его другому режиссёру – женщине. Кому – не помню. Они начали готовиться снимать картину на студии М.Горького. И всё это дело провалилось. По какой причине – неизвестно. Или из-за несогласия Инны, или невозможности в то время снять летающих эльфов. Не было компьютерной графики.

Потом, царство ей небесное, Инна Ивановна скончалась. И как-то я встречаюсь с её дочерью и говорю: «Катя, а ведь сценарий, прости меня, для меня был написан. Где он?» Она говорит: «Ой, слушай, как ты вспомнил! Я совсем недавно смотрела его!» – «Катенька, дай мне его. Почитаем, поймём что к чему». Нашла. Читаем и понимаем, что это сценарий двадцатилетней давности не только по времени, а даже то, что это старое кино. – «Катя, этот сценарий не годится». – «А что, мы с тобой дураки, что ли? Давай сядем и напишем». Написали. У нас его так хорошо приняли.

Это новая картина для детей. Именно для маленьких детей. Мои картины все немножко взрословатые. Они всё-таки семейные. А это – для детей.

И что происходит? Выходим мы с премьеры из Дома кино, и ко мне бегут бабушки! Целовать меня и обнимать. – «Господи! Какую вы сделали чудесную картину!» Говорю: «Я же не для вас снял, бабушки! А для детей!». – «Вот в этом вся и прелесть!»

Всё равно никуда не денешься. Инны Веткиной стиль – это между детством и старостью. Когда у меня, в моих картинах, говорят её персонажи, они всё-таки полудети-полустарики. Не знаю, как это бывает, но какой-то чудесный привкус. Как это называть?

Меня спрашивают: «Какое вы кино снимаете?» А я отвечаю: «Не знаю». Не знаю, какое кино снимаю. Мне нужно только, чтобы было там всё честно, чтобы всё там было красиво, нежно.

Сейчас моя жена слушает музыку. – «Что ты сидишь в наушниках?» У неё наушники – телефон. Подошёл и подслушал. Она слушает песни из моих старых фильмов. Ей нужны песни из «Питера Пена», «Звёздного мальчика». Это всё ей нужно.

Недавно был юбилей Ефремова, и показывали «Мнимый больной». Там вроде взрослое кино, а настолько в нём детская интонация! В Мольере. Всё время валяют дурака. И в этом ещё прелесть детского кино.

– Почему была именно «Дюймовочка»? Что вас в этой сказке привлекло?

– Абсолютная чистота. Абсолютная. Говорю и слышу пафос в своём голосе. Просто чистота. Настолько мир озлоблен, настолько он, неприятно мне говорить, безобразен. А тут свет. Свет и счастье.

Человек дарит людям счастье. Дарит красоту. Если вспомните «Красную шапочку», она всё время говорила: «Миленькие мои, главное – чтобы всем было хорошо, всем было чудесно, чтобы все любили». Если вы помните книжку американской писательницы Элионоры Портер «Поллианна» – это одна из самых великих книг для детей, о детях. Я пытался снять кино по этому поводу, но никак не получилось. Меня коллега обокрал. И коллега этот не снял эту картину. А она была снята не один раз в Америке. Это самая лучшая книга из всех книг для детей. «Питер Пен» и она.

«Буратино» – примитив абсолютный по сравнению с этими великими книгами. Хотя именно она построена на игре, и я её снимал, как игрушку. Она вся в дураческом стиле. Как игра. Но если бы я снимал «Поллианну», наверное, это была бы очень трогательная, щемящая душу картина.

– Как много музыки в вашем новом фильме? Удалось вам насытить её такими же незабываемыми хитами, как и предыдущие?

– Музыки много, но здесь могу сказать честно: меня не очень порадовал поэт Энтин. Крылатов очень радостно пишет с Энтиным. И тут я Юре заказал. Он написал неважно. А я ничего не мог сделать: время уже заканчивалось. Завтра была запись.

Он доводил нас до такой степени, что текст сдавал буквально за два дня до записи. Это нечестно. И когда ты говоришь: «Юрочка, надо переделать». – «Ну когда? Когда? Да я вообще никогда не переделываю, я гений». Он считает себя гением.

– Известно, как много по вашей просьбе переделывал тексты Окуджава…

– Он же человек. А как с Юлей Кимом было? Он мне столько вариантов присылал! Они у меня сейчас лежат, и я думаю: «Господи! Как человек трудился!» Дело в том, что стоила тогда песенка 150 рублей. Самая большая цена – 60-150 руб. Сейчас я просто боюсь сказать, сколько они требуют.

– Тогда было главным, наверное, качество.

– Конечно. О чём речь! Естественно. Им надо было. Они взрывались. А теперь Успенский продаёт образ Чебурашки! Представляете, какой стыд! Я перестал с ним разговаривать. Сказал: «Эдик, пардон, ты – подонок». Прямо так и сказал.

– Мир перевернулся.

– Все осатанели.

– А как написал музыку Крылатов?

– Он не подвёл. Но он очень плохо себя чувствует. Каждый раз юморит по этому поводу, как я ему выдаю музыку: «Ну, надо же, Евгений Павлович, до чего ты бездарный! Каждый раз ни одной темы. Ни одной красивой мелодии». И он это на всех выступлениях говорит. Все хохочут, радуются.

Занудил Энтин, занудил Крылатов. Понимаете, какая штука! Всё! Они оба стали очень старые. И мне то же самое говорит Крылатов: «Лёня, я тебя понимаю прекрасно. Надо менять композиторов». – «Конечно». – «Ну, надеюсь, на последнюю ты меня пригласишь?» – «А какая последняя будет: твоя или моя?»

– С первых картин у вас пристальное внимание к музыке и текстам. Леонид Алексеевич, с чем это связано?

– Это даже странно сейчас рассказать людям. Они не поверят. Я родился в 1939 году. А в доме висела тарелка – радио, чёрная. И она работала постоянно. И я могу вам сейчас спеть все главные темы, арии всех опер мира. Радио работало постоянно. Я слышал все спектакли, все радиоспектакли. Не говоря о том, что было огромное количество книг у папы.

Мой Лёшенька, ему сейчас 4 года, сидит и читает книги. «Мам, что тебе почитать?» Она ему до трёх лет читала, а теперь он ей читает.

Мы как-то были воспитаны, для нас было понятие культуры, литературы, музыки, театра. И всё это без отца, одна мама и нас трое детей. В десять лет я пришёл в театральную студию московского городского Дворца пионеров. И ушёл из неё, меня провожали в 19 лет в армию. И вот в этот день, вторая суббота сентября, я сказал: «Ребята, давайте будем каждый раз встречаться во вторую субботу сентября. Меня три года не будет, но я вам буду оттуда писать письма. А потом мы будем встречаться постоянно».

Сейчас 50 лет второй субботе сентября. Мы встречаемся. Многих уже просто нет. Нет Наташи Гундаревой… Многих...

– Чем была интересна для вас «Дюймовочка» в плане новых возможностей кинематографа?

– Дело в том, что Инна Веткина пишет сказки чуть-чуть наоборот. «У тебя опять за-бо-ле-ла ба-буш-ка». Она опять заболела. И она опять идёт в лес. Для того чтобы её опять поймали волки. Чудесный идиотизм. Опять заболела бабушка.

Точно так же и здесь. Дюймовочка – эльф, но ещё не окрылённый. У неё нет крыльев. И она рисует на экзамене, где она должна получить крылья, необычайный цветок в виде тюльпана. За лучшие работы там вручают крылья. Этот странный цветок выходит из её мольберта, тянется к ней в руки. И она его берёт.

И учитель говорит: «Мы создали самый чудесный цветок. Мы подарим его земле. Представляете, какая будет красота и радость, если на земле всюду будут расти такие цветы?»

И вдруг один мальчик из эльфов кричит: «А я не согласен! Мы сеем, сеем день и ночь им, этим. А они вытаптывают целые поля одуванчиков! Нет! Я не согласен!» И вдруг все эльфы кричат: «Да! Если они не видят нас своим простым глазом, то для них нас нет. А мы сеем, сеем день и ночь». – «Эльфы, прекратите! Вы с ума сошли. Остановитесь! Вы навеете злые силы».

И тут – раз! Они и налетели. А когда вы увидите, где это происходит… Злые силы налетели и унесли Дюймовочку. Они хотели вырвать у неё цветок, но она сказала: «Ни за что не отдам! Ни за что не отдам!» И её унесли. И вдруг она оказалась в цветке лилии, на болоте, со своим цветком.

Можете себе представить такую «Дюймовочку»? И никакой Ласточки. И есть Крот, который влюбляется в неё. Влюбляется как в человека. И есть Жабик, который, простите меня, Дюймовочку-то отпускает. Мало того, она на свой цветок встаёт, а он: «Оттолкнуть, подтолкнуть?» – «Подтолкни».

А потом Жабик говорит: «Мама, я хочу жить в цветке». Это страшно. Это невозможно.

– Когда вы говорили себе, что всё, написана именно та музыка и стихи, которые необходимы для фильма?

– Бывают невероятные моменты. Я очень люблю Лёню Дербенёва. Он мой корифей, всё для меня. Нет, почему? И Юлька Ким хорош! И Булат прекрасный! Да много их! Они все очень хороши! Но Дербенёв меня «убивал». Это человек, который мог произнести:

Весь наш мир такой огромный

Висит на ниточке одной.

Она надеждою зовётся,

И верить хочется,

Так верить хочется,

Что эта нить не оборвётся

И жизнь не кончится, не кончится…

Она надеждою зовётся...

Это что-то! Вот «между прошлым и будущим» и «надеждою зовётся». Он мог всё. Когда он умер, я сказал: «Всё! Не могу снимать кино. Не могу без него».

– Вас много лет объединяла работа с Инной Веткиной. Каким, на ваш взгляд, должен быть сценарий и сценарист?

– Представьте себе, мы сняли «Приключения Буратино». Сдаём эту картину. На киностудии «Беларусьфильм» её не приняли. Сказали, что это жуть и какая-то гадость. И никто не поехал даже её сдавать со мной в Москву в «Экран». Послали какую-то женщину, редакторшу.

Зал небольшой, мест 50-60. А набилось в него 120, если не больше. И когда закончилась картина, все встали и устроили овацию. Просто овацию. И Хесин, тогда руководитель ТО «Экран», сказал: «Ну? Хорошая плёнка «Свема»! (А там заканчивалось фразой «Фильм снят на киноплёнке «Свема» - Прим. авт.) Так. Что на будущий год?» И я говорю: «Красная Шапочка». В это время стоит сзади Инна Веткина и щипает меня за спину. Да так больно, что даже вскрикнул: «Да, да! «Красная шапочка». Он говорит: «Но сказочка-то полторы страницы?» – «Ничего, сочиним».

Мы выходим. Инна говорит мне: «Я тебе сейчас морду набью! С размаху. Ты понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю?» – «Да ладно, Инна. Пойдём, выпьем». Выпили. Внизу тогда в чудесном Останкино подавали коньяк, всё, что угодно. Всё было прекрасно.

Ночь. Три часа. Звонок. «Я придумала». – «Чего ты придумала?». – «Придумала, твою мать! Придумала. У тебе опять заболела бабушка!» Всё! Понимаете? Опять заболела бабушка. И всё, понеслась картина. Понеслись стихи.

«Помню я светлую речку,

Помню нетронутый лес.

Ходит, бывало, овечка.

Никто овечку не ест.

Травка, цветы незабудки,

Мама печёт пирожки.

Кушай, мой мальчик,

Пока твои зубки…

Зубки, зубки, зубки

Не превратились в клыки.

Я и не знал и не помню,

Что значит зуб, а что – клык,

А уж потом-то я понял,

А уж потом и привык.

Но позднею ночью, спросонок

Слышу я даже теперь:

Милый мой мальчик,

Пока ты волчонок…

Волчонок, волчонок, волчонок,

Ты не совсем ещё зверь».

А! О чём речь! То-то и оно!

– Леонид Алексеевич, как изменились дети сегодня? Что вы заметили при съёмках «Дюймовочки»?

– Вы меня обрадовали и насмешили. Они совсем другие люди. Они совсем другие. Мои: Денис Зайцев, Дима Иосифов, Яна Поплавская - много их, все были тружениками. Они трудились и получали за это 100-150 рублей. Тогда это были неплохие деньги.

Теперь они все – звёзды, у них у всех агенты, у всех портфолио. Это фантастика. Совершенно другие, кошмарные, жуткие дети.

Я нашёл девчонку для «Сверчка за очагом» в метро. Стоит девчоночка, чудесная красавица. А я никогда до этого не знакомился ни на улице, нигде. Я застеснялся, покраснел, достаю свою карточку. Она читает: «Народный артист… Ой-ой-ой! И что это такое?» – «В кино вас приглашаю сниматься, дурочка». – «Да-а?!»

– Есть ли какой-то условный портрет героя, которого вы всегда ищете?

– Нет такого. Но, в принципе, мои дети были блондины. Все. Дима Иосифов – еврейский мальчик, чёрный. Но я ему сделал, как папа Карло, из стружек волосы. Его чёрные брови были сбриты, вместо них были наклеены жёлтые фетровые.

Можете себе представить: каждый день (а брови вырастают очень быстро) ему сбривали брови, накладывали тон, а сверху наклеивали эти дужки бровей. У нас, как говорит мой чудесный гримёр Николай, уклеивали полтора часа. Мы дошли в конце съёмок до сорока минут.

А можете себе представить, что такое пластиковый нос, до которого нельзя ни дотронуться, ничего. Сам факт этого идиотизма! Представьте 30 градусов в тени, 40 – на солнце, если не больше. И у него из этого пластикового носа сочится пот.

Мало того, ему нельзя сесть, поскольку у него штанишки бумажные. Они тут же сомнутся. А их всего двое. Рубашечка его жёлтенькая. Представьте себе всё это: выбритый лоб, затылок, приклеенная шапка, которая, не дай бог, при движении может упасть. А у нас плёнки, простите меня, 1:2. Поэтому всё это невероятно, ужасно и безобразно.

И то, что Дима совершил подвиг – это факт. И Мальвина совершила подвиг, и Артемон, и Пьеро, которому пристёгивали рукава, и он не мог никуда коснуться и ходил в белом колпаке. Это дети, способные на огромные подвиги.

А встать в пять часов утра и ехать бог знает куда от Ялты по дороге? Мало того, чтобы поддержать детей, себя и всех петь песни. Всем, хором. Это что-то!

Мы ели все вместе. У нас никогда не было режиссёрского или какого-то другого стола. У нас была огромная дружба. Мы приехали в Херсонес, нас не пустили в гостиницу, и мы ночевали на крыше дома. А в Херсонесе была драка Кота с Лисой.

А какие мы были тогда! Что мы пели! Мы пели «Улыбку», всё.

У меня сейчас Лёша, между прочим, поёт:

«Мы, друзья, перелётные птицы.

Только быт наш одним не хорош:

На земле не успели жениться,

А на небе жены не найдёшь…»

Это поёт четырёхлетний Лёша!

А если я вам расскажу, как мы летели?! Нас было человек двадцать, и автобус скользил вниз. И ничто не могло его остановить. Он скользил вниз, в обрыв. Мужики выбегали, снимали свои телогрейки (это была ночная съёмка, всё происходило ночью), бросали телогрейки под колёса. А автобус всё ехал, ехал, ехал…

Вдруг из-за поворота мы видим две фары: едет совершенно ненормальный наш директор. Пьяный в усмерть! И видит нас. Он трезвеет мгновенно. Хватает наш автобус за крючок и вывозит.

Сколько их там было: мам, бабушек и детей – одни же дети не ездят. Вы помните фильм «Питер Пен», сколько у меня было детей? И с каждым была ещё мама, бабушка или папа. Это была огромная жуткая толпа. И остановить их, утихомирить никто не мог.

– Когда вы решили, что будете снимать именно детское кино?

– Дело в том, что я снимал дипломную работу и в это время уже работал в ТО «Экран», много снял музыкальных картин, программ, номеров. Это был 1970 год. А в 1966 году закончил ВГИК. И вдруг совершенно случайно я сижу у главного редактора и вижу: лежит сценарий – «Автор Алексей Баталов по рассказу А.А.Снигирёва». Я говорю: «Что это, Баталов по рассказу пишет сценарий?»

Читаю. Называется он «Хромой волк». – «Ой, какая прелесть! Как здорово, до чего это мудро, красиво, хорошо! Не дадите ли мне?» А она говорит: «Можно. Он хотел сам снять, но у него сейчас нет времени. Хотите, дадим вам». – «Давайте! Всё, всё, всё». Это было как-то просто, легко.

Сделал, снял. Защита диплома. А на защите сидит Марк Донской, председатель государственной экзаменационной комиссии. Смотрит. – «Мне картина очень понравилась. Прекрасная, хорошая. Хорошая картина. Так как вас там? Леонид… Алексеевич. Скажите мне, пожалуйста, почему у вас в сценарии написано: бегает стадо жеребят… А у вас на экране здоровые, толстозадые кобылы?!» Я ему в тон: «Потому что я был такой же дурак, как и вы сейчас! Потому что не знал, что в стаде жеребят не бывает!»

Он открыл рот и сказал: «На! На! И я не знал!» И ставит мне пятёрку.

А через несколько лет, в 1973 году, вдруг еду снимать ещё одно детское кино – «Приключения в городе, которого нет». Написал сценарий Марк Розовский, где мальчик попадает в город литературных героев. От советника Снежной Королевы до Сильвера, Тимур, Фигура, Димка-невидимка, Пеппидлинныйчулок. Это картина, где все литературные герои собрались вместе. И у меня там снималась такая тьма детей!

Всё решилось само собой. Я никогда не отступлю от детского кино. Потому что понимаю, что кинозритель начинается в младенческом возрасте. Это я его воспитываю. Это я ему говорю, каким он должен быть.

С большим пиететом отношусь к людям, которые делают детское кино, пытаются. Я всё смотрю. Вижу и гадость, и радость, счастье, и всё что угодно.

– Наверное, нет актёра, которого вы выделили бы: все они замечательные для вас.

– Да. Но я дико люблю Ролана Быкова. Очень люблю. Он фейерверкный, какой угодно. И тут – раз! – и Этуш. Раз! И Трофимов. И тут же – раз! – и Гринько. Раз! И Катин-Ярцев. А Рина Зелёная?! А Пельтцер?! А Целиковская?!. Вы подумайте?!

Самое главное, им было очень приятно работать в детском кино. Они кайфовали! Это был кайф! Я никогда не забуду, как Басов играл Дуремара. Это было что-то!

А Трофимов? У меня огромное количество разных автографов, он пишет: «Моему любимому режиссёру от его верного Пса – Николая Трофимова». Павел Петрович Кадочников пишет: «Лёня, ты меня убил, возродил, потом опять убил… И я тебя за это люблю» («Проданный смех»).

– Ваши пожелания всем большим и маленьким зрителям ваших фильмов в городе Бийске Алтайского края?

– Я когда-то, может, тридцать лет назад, был в Алтайском крае, в Горной Шории, пос.Мундыбаш. Мы собирались снимать там фильм о детском прекрасном музыкальном ансамбле. Добирались вначале до Кемерово, потом далее. Приехали и просто ошалели. Там был чёрный снег! А в Кемерово у всех были красные глаза.

Я спросил: «А что они плачут? Вчера кого-то хоронили?» – «Нет. Это у нас у всех такие глаза. У нас здесь химический комбинат».

Привёз им картину. Поставили проектор, экран. И я понимаю, что ничего не видно. «Ребята, а почему ничего не видно? Какое-то расплывчатое месиво». – «Так они никогда другого и не видели». Лучшего изображения никогда не было!

Что мне сказать, милые мои друзья в городе Бийске? Вы уж меня простите. Я вас обнимаю. Дай вам Бог счастья! Дай вам Бог здоровья!

Использование материалов без указания ссылки на сайт запрещено

fdpp-tyrizm@yandex.ru